Андрей вытащил из кармана куртки телефон и долго тупо смотрел на него, не понимая, почему экран черен и пуст, пока наконец до него не дошло, что телефон просто выключен.
Он сам его не выключал, это точно. Значит… Отключил телефон тот, кто его ударил… тот, кто… Венька.
Так и не позвонив, Андрей сунул телефон в карман и, пошатываясь, двинулся к подъезду. Может, ему повезет: Настя занята, укладывает Сашу спать. Он пройдет прямо в ванную, разденется, встанет под холодный, обжигающий душ.
И будет стоять так, пока трещинка в сознании не затянется льдом, пока боль не пройдет, пока образ нового Веньки не перестанет мучить.
В полуброске, в полупадении он донес свое тело к перилам. Отдохнул немного и начал трудный подъем. Всего восемь ступенек, а там спасительный лифт — он, конечно, работает, не может он не работать, иначе ему себя просто не дотащить до квартиры. «Шаг — остановка, другой — остановка, вот до балкона добрался он ловко…» Настя совсем недавно читала это Сашке, а он за ней картаво повторял с очень серьезным лицом. А говорили, что Маршак устарел, ничего не устарел, Сашке вот нравится.
Лифт услужливо распахнул дверцы — лифт не подвел. Андрей нажал на кнопку своего этажа и, пользуясь стеклом, под которым помещались правила пользования, как зеркалом, попытался рассмотреть свое пораненное лицо: можно ли в таком виде предстать перед Настей? Но рассмотреть удалось немного. На всякий случай он промокнул разбитую бровь платком, потер глаз и щеку. Следов на платке почти не осталось: то ли кровь успела подсохнуть, то ли было ее не особенно много. Решив, что вид у него вполне сносный, Андрей вошел в квартиру.
Сашка и не думал укладываться спать. С разбегу он запрыгнул к нему на руки, и они вместе рухнули на пол прихожей. Падая, Андрей все-таки успел переместить ребенка так, чтобы он не ударился.
К счастью, на этот раз обморок длился всего несколько секунд, Саша не понял, что произошло, решил, будто упали они нарочно: папа придумал для него очень смешную игру. Зато Настя до смерти перепугалась, сама едва не лишилась чувств.
Хуже всего было то, что он так и не придумал никакой «легенды», пришлось сочинять на ходу, а голова работала туго, рассказ выходил до крайности сбивчивым и до идиотизма неправдоподобным.
— Понимаешь, Настюш, — блуждая по кухне взглядом в поисках подсказки, говорил Никитин, — у меня закончились сигареты, и я решил заехать в «Глорию», ну, знаешь, такой магазинчик на Челюскинцев… Ну и вот…
— Кончились сигареты? Но ты ведь вчера купил блок.
— Ну да, купил… Но оставил дома, а та пачка, что утром начал, закончилась… И вот, остановился я у «Глории», то есть не совсем у самой «Глории», потому что припарковаться там было негде, а чуть в стороне, в темном довольно-таки переулке… Вышел, и тут на меня напали… Местная шпана, ничего особенного. По обычной схеме: дядя, дай закурить. В общем…
Она ему не верила, совершенно не верила, смотрела трагически и стыдясь за него, что он так по- дурацки врет, и пугалась еще сильнее. Но о Веньке он все равно рассказать ей не мог. И потому начинал другую историю — выходило еще хуже и неправдоподобней.
— Видишь ли, один мой клиент попросил проследить за своей женой. Ну и вот… Я пошел за ней, и тут… Это было в глухой подворотне… На меня напали. Ударили по голове…
— Но ты же никогда не брался за такие дела, — робко возражала Настя. — Сам говорил, что тебе противно.
— Противно, — соглашался Андрей и судорожно соображал, как выкрутиться из этого дурацкого положения. Настя подошла к нему, обняла сзади за шею, ткнулась в волосы — и вдруг замерла. Он почувствовал, как напряглось ее тело.
— Что ты, Настюш?
— Подожди! — Она с шумом вдохнула и медленно, толчками, словно пробуя его на вкус, выдохнула воздух. — Странный запах! И что-то напоминает… Не могу понять. — Она опять «продегустировала» его волосы. — Да ведь это эфир! Ну да, самый настоящий эфир! И что-то еще, какая-то примесь.
Вот оно что! Получается, его не только оглушили, но еще и чем-то траванули. Для верности, чтобы подольше пробыл в отключке. Скорее всего, брызнули из баллончика, когда он потерял сознание после удара. Отсюда и странные видения, и обмороки, похожие на сны.
— Рассказывай! — приказала Настя. — И не смей больше врать! Про жену и про шпану сочинять не надо.
Пришлось рассказать все как было. Ну, или почти все, упуская лишь самые незначительные детали: Балаклава и фильм, пуская Настю по ложному следу деталями значительными: пропажа флешки и отключенный телефон. Ему казалось, что на этот раз он был более чем убедительным и если не успокоил ее, то хотя бы избавил себя от дальнейших мучительных расспросов. Но провести Настю оказалось не так- то просто. Она слушала его молча, не перебивая, но, когда он закончил, вдруг порывисто обняла его и огорошила вопросом:
— Ведь это не он, правда?
— Кто — не он? — как можно беззаботнее спросил Андрей. — Не понимаю, что ты имеешь в виду.
— Прекрасно понимаешь! — рассердилась Настя. — И мучаешься, потому что, если это он, это ведь действительно ужасно! Но он не мог… Это не он! Да и этот эфир, или чем там тебя усыпили… Не могу представить, чтобы у Вень… у него был какой-то эфир. И вообще… По-моему, ты мне не все рассказал. Он пропал неделю назад и тут вдруг тихонько прокрался в свою собственную квартиру, ударил тебя, брызнул в лицо какой-то гадостью, грохнул файл опять же из своего собственного компьютера, спер у тебя флешку. Полная ерунда! Зачем ему все это было нужно? Или ты действительно что-то скрываешь, или я не знаю…
— Ладно, Насть, пойдем спать, — взмолился Андрей, — жутко болит голова. Завтра поговорим.
— Да, да, конечно! — засуетилась, захлопотала она, дала таблетку обезболивающего (вообще-то он намеревался заглушить боль рюмочкой коньяка), повела чуть не под руку, как тяжелораненого, в спальню, уложила в постель, выключила свет.
Наконец-то наступила блаженная темнота. Боль в голове, усиленная движениями, постепенно стихала. Ему стало хорошо. Засыпая, он слышал, как Настя осторожно, почти бесшумно ходит в соседней комнате, готовясь тоже улечься, и от этого было еще спокойней и как-то надежно уютно.
Вот только непонятно, зачем она включила радио. Голос, механический, печально монотонный, бубнил неразборчиво, и невозможно было расслышать слов. Расслышать невозможно, а узнать, о чем говорят, совершенно необходимо — от этого зависит сейчас все. Виновен или невиновен? Андрей поднял голову, напряженно прислушиваясь: Настины шаги стали звучать громче, а слов по радио так и не разобрать — шаги заглушают… Встал с постели, затрудненной, неверной походкой приблизился к двери — шаги прямо-таки загрохотали, как по железному полу. Распахнул резким толчком дверь. Насти в комнате не оказалось. На диване сидел Балаклав в черных ботинках. Это он говорил монотонным печальным тоном, никакое не радио. Шаги продолжали звучать — чьи же это шаги? К кому обращается Балаклав? О чем говорит?
— Венька!
Андрей рванулся к нему, но тело застряло в вязком, густом воздухе и не продвинулось ни на сантиметр. И Балаклав словно его не услышал. Сидел на диване, болтал ногами в черных ботинках и даже головы в его сторону не повернул.
— Венька! — громче крикнул Андрей — опять никакого результата. — Венька! — закричал он изо всех сил — голос прозвучал искаженно. — Вениамин Федорович, твою мать!
Балаклав наконец посмотрел на него, усмехнулся.
— Вот-вот, Андрей Львович, такие дела. Веньку обвинить в преступлении невозможно, и Андрюху бить по голове как-то не с руки. А так все упрощается. Новый формат отношений. Андрей Львович идет по следу Вениамина Федоровича, а тот защищается как может.
— Но ведь ты…
— Простите за причиненный физический и моральный ущерб, Андрей Львович. Я не мог поступить иначе. Либо вы, либо она — такой вот расклад.
