ХОЛМЫ И НИЗИНЫ
Был час, когда забегаловки пустеют, а слышимость в них становится, как на реке. Пока я составлял с подноса, они сели за соседние столики: слева от меня двое тех, что постарше, справа — двое помоложе. Наши столики составили треугольник, в котором соседи играли роль гипотенузы.
— А вы не находите, что нынешние книги — это возвращение к пиктограмме? — долетело слева.
— В каком смысле?
— Была такая «Библия в картинках» для неграмотной паствы. Исчезла к пятнадцатому веку…
— Всё шутите. А мне не до смеха, меня другое беспокоит. Как нас после смерти судить будут? Неужели, наравне с каким-нибудь гунном? Опять же, возраст. В детстве и грехи детские, а сейчас — другое дело. Как же нас сравнивать? — Молчание. — А представьте, если и мерка там своя, о которой и не догадываемся? К примеру, нечётное число раз моргнул, отправят в рай, а чётное — в ад…
— Да ну вас, математиков, и за гробом всё считаете! Довольно, что в университете мы вас, раскрыв рот, слушали. А помните, как вы нас со Вселенной морочили — целую философию развели…
— Какую?
— Ну как же? Пришли на гуманитарный факультет и начали с умным видом: «С рождением для человека возникают время и пространство, которые постигаются его сознанием, а со смертью они исчезают, правильно?» Мы киваем. «Современная же наука, вслед за Блаженным Августином, утверждает, что при Большом взрыве появились время и пространство, которые исчезнут с гибелью Вселенной. Значит Вселенная в целом, как и человек, наделена разумом, иначе кому предназначено время?» Целый силлогизм построили, пантеизм в духе Спинозы.
— Мальчишки были…
— Ты после заскочи с товаром на склад — бухгалтер оприходует, — доносилось справа. — И не забудь счёт-фактуру…
— Ладно, не вопрос. Только в этот раз — лучше наличными.
— А чего так?
— Да Витёк требует. У него свои заморочки.
— Базара нет…
Звяканье ложек о зубы.
— А Витёк хорошо поднялся.
— Ну.
— Тебе, небось, добавил?
— Витька не знаешь — догонит и ещё добавит!
Я распрямился.
— А помните, как мы с лекций на Феллини сбегали?
— Мне больше Бергман нравился.
— Да, Бергман… Боже, как давно это было! Нет, я думаю, в нас все возраста живут, никуда не исчезая. Вынут из нас память на Страшном суде и прокрутят, как фильм — вот, любуйтесь, какое кино наснимали! Думаю, почище Бергмана будет…
— А правда, что Витька налоговая парит? Говорят, еле отмазался.
— Туфта, он же под ментами ходит.
— Да? Ну, давай, за нас…
Справа крякнули.
— А с Витьком за бутылкой перетирать доводилось?
— Ты чё, он же на понтах.
— Я думал, по старой дружбе.
— Скажешь тоже, кто — я, и кто — он… Повторим?
Я ковырял рыбу.
— А ведь вы стихи писали.
— Вирши, в юности все бумагу марают.
— Ну, не скромничайте, мне ваши строки часто на ум приходят. Про историю… — Слева возвысили голос. — «Сердце бьющееся будит на скрижалях мёртвы звуки, наша радость, горе, муки промелькнут и вмиг растают, ведь о тех, кто жил когда-то Бог один лишь правду знает». Хорошо, правда?
— Так себе… Всю жизнь историей занимаюсь. И знаете, к какому выводу пришёл? История — это холмы и низины, мимо которых вьются наши дороги. А чему учит? Ничему! Интереснее совершить свои ошибки, чем повторить чужие…
— Тачку новую взял, видел?
— За сколько?
— Да, чешуя — упускать себе дороже.
Запиликал «мобильный».
— Да? У меня переговоры. Ну, я же сказал: потом — домой, сто пудов.
Он отключился.
— Достала «тётка»?
— Ну. Надоело одной в телик пялиться.
— Давай, за твоё здоровье…
Я отложил вилку.
— А за Натальей как ухаживали! Весной подснежники дарили, стихи… До сих пор не прощу, что она за «Профессора» вышла. Помните, Сашку-очкарика? Ну, того, что у доски по три часа, как канарейка, прыгал, пока весь мел не изведёт?
— Как же, ещё удивлялись, как он троих детей сделал. А он отмахивался: «Кажется, и не я был…»
— Он самый! Когда институт прикрыли, мы с ним в сторожа подались. Ему детей кормить, да и мне жить надо.
— Надо ли?
— Да бросьте вы, жизнь — кривая, петляет, петляет, глядишь, ещё выведет…
Справа зашептали.
— Между нами, я тут одну фирму зацепил — хорошие бабки можно наварить.
— Витька, значит, по боку?
— Ну. Скоро дело закрутится. Пойдёшь ко мне?
Стукнулись рюмки.
— А можешь и сам вложиться. Процент с прибыли, как себе — гарантирую…
Я отвернулся.
— Вам сказки про волшебную палочку нравились?
— Вы это к чему?
— Они всех детей завораживают: прикоснулся и — бац! — превратилась бумага в доброго коня или гору леденцов. А недавно я вдруг понял — это про деньги! То же колдовство, магия…
