смех наконец отпустил. А когда проходили мимо огромного зеркала в холле, понял
Пистолет! Вот что мне нужно. Выстрелить с дальнего расстояния, чтобы брызги не попали на одежду. Выстрелить я смогу. Выстрелить совсем не трудно.
Мой слуга привел меня в кабинет, сообщил, что кабинет этот — мой. Здесь было много народу, все в костюмах, похожих на мой, и в галстуках (о галстуке я не подумал, нужно будет срочно купить). Они приветствовали меня, своего хозяина. Приветствовали и поздравляли, а я все думал, как бы раздобыть пистолет и как не заблудиться, найти нужную комнату. До поры до времени — до того, как все не закончится, — лучше не ставить их в известность о моем замысле: скорее всего, они захотят помешать. Потом пошли финансовые разговоры: на что, в какой срок, какие суммы я должен выделить. Кивал, делал деловое лицо, обещал, соглашался и вдруг понял, что пистолет мне полагается по статусу. Не нужно ничего придумывать, не нужно изыскивать способ, не нужно объяснять, для чего и как мне нужен пистолет, — владение оружием вытекает из моего нового положения. Как только кончится совещание, я его потребую.
Но совещание никак не кончалось, и с пистолетом возникли неожиданные затруднения. Оказывается, требуется какое-то оформление, оказывается, все не так и просто…
Пистолет обнаружился в сейфе — в моем собственном сейфе, бывшем отцовском, в том самом сейфе, шифр которого он нацарапал на стене у кровати. Там и еще обнаружилось немало ценнейших вещей, например номер счета в банке, но сейчас меня интересовал только пистолет. Нужно срочно закончить то, что задумано, прежде всего справиться с этим, с главной помехой к главному счастью. Как только закончу…
Я осмотрел пистолет — заряжен и в прекрасном состоянии. Завернул в носовой платок и положил в карман пиджака. Казнь назначил на полночь. И вслух повторил: казнь состоится в полночь. И еще раз: казнь я назначаю на полночь. Это придало мне еще больше уверенности, чем когда я облачился в костюм у себя в комнате. Отец где-то здесь, поблизости ошивался, но я не обращал на него ни малейшего внимания: отставной — мертвый — король не имеет никакой власти.
Больше об убийстве я не думал. До самого последнего мгновения. Вернулся слуга, отставной шантажист (я их всех теперь отправил в отставку), сказал, что у отца здесь имеется комната, хоть он за все время существования своей империи ни разу не ночевал. Я позволил проводить себя туда.
Ну что за человек мой отец! Жить в такой нищенской квартире, когда тут такое! Это не комната, это… По площади раза в два больше нашей халупы! Да еще ванная просто шик: мраморная плитка, джакузи. А полотенца — мягчайшие, пушистые, просторные. Нет, не понимаю я его! Всю жизнь не понимал, не зная еще о настоящей его жизни, а теперь и совсем отказываюсь понимать.
Развалившись на диване (такие даже в наш салон никогда не завозят), стал дожидаться полуночи. Принесли ужин — не такой шикарный, как обстановка вокруг, но все равно очень вкусный. Ел с аппетитом и думал, что это моя последняя одинокая трапеза. Потрогал в кармане пистолет — никакого волнения не почувствовал. И опять переключился на еду.
После вкусной обильной еды меня стало клонить в сон. Встал, прошелся по комнате, умылся холодной водой: боялся проспать полночь. В сущности, было совершенно не важно: в полночь или немного позже это произойдет, но мне хотелось именно в полночь — в этом была какая-то торжественная предопределенность.
И все-таки мне было немного не по себе, когда я вышел из своей комнаты без десяти полночь. Не потому, что боялся убить, а потому, что мне могли помешать. Здесь я, безусловно, король, но все-таки надо быть осторожным. Шел по коридору, сжимая в кармане пистолет, спускался по лестнице, придерживая левой рукой полу пиджака, а сам все боялся: вдруг кто-нибудь проснется и увидит меня. Благополучно вышел из здания, пересек двор — никого, ничего, а сердце сбивалось с ритма, было трудно дышать. Я не думал об убийстве, совсем не думал, но боялся, что не дадут ему свершиться. Тогда все прахом. Тогда я не смогу быть по-настоящему счастливым — она все время будет мешать. Ее не должно быть.
Но вот и дошел. Кажется, здесь. Нет, точно здесь. Не оказалось бы никого в ее комнате: я не убийца, а ведь тогда придется убить невинного. Открыл дверь ключом, вошел, включил свет, осмотрелся — никого, она одна, лежит на кровати навзничь, спит. Вытащил пистолет, подошел ближе: да, спит. Измученное даже во сне, некрасивое лицо, желтовато-бледное, опухшее. Пора. Выстрелить и ни о чем не думать. Выстрелить совсем не трудно. Выстрелить — не зарезать. Тем более выстрелить в спящую.
Веки дрогнули — неужели просыпается? Ей свет помешал, свет разбудил. Нельзя медлить, пора.
А если дождаться, чтобы проснулась? Чтобы осознала свою смерть? Зачитать приговор и только после этого выстрелить — казнить?
Шевельнулась, вздохнула.
— Елена! — Я тронул ее за плечо, голое белое плечо, высунувшееся из-под одеяла.
Открыла глаза, посмотрела и снова закрыла. Не проснулась до конца или притворяется, не желая видеть свою смерть? Женский каприз? Насмешка надо мной? Защитная реакция? Я не боюсь убивать, я смог перестать бояться, так какое право она имеет бояться посмотреть в глаза своей смерти?
— Проснись! Ты должна это видеть!
Проснулась. Села на кровати. Посмотрела на меня, осмыслила. Испуганно вскрикнула — негромко, словно понимая, что кричать по-настоящему нельзя. Я отступил на несколько шагов и выстрелил. Не стал зачитывать приговор. Не испугался, а просто остерегся. В конце концов, ведь главное — истребить ее, а все остальное не так и важно. Выстрелил, подошел, убедился, что попал в цель, не трогая тела, чтобы не оставить пятен, и быстро покинул комнату.
Только у себя понял, что весь вспотел, сердце бьется с неистовой силой, и ужасно устал. Мне не было страшно, просто ужасно устал. Повалился на диван — перед глазами плыли круги, в ушах стоял звон от выстрела. Конечно, услышали, конечно, проснулись, сбежались. Но теперь все равно: я свое сделал.
Ночь была долгой. Я думал, тут же усну, но что-то мешало. Перелег с дивана на кровать: может быть, дело в этом? может быть, просто непривычное ложе не дает мне уснуть? Расправил постель — мягкое, воздушное одеяло, шелковое белье, — разделся, но сон не пришел. Я лежал на спине и пытался представить свою новую жизнь: роскошная квартира, дача в два этажа, шикарные рестораны, поездки на самые лучшие мировые курорты, почтение подчиненного мне, всецело зависимого от меня персонала. Можно даже купить — отчего бы не сделать себе такой подарок? — салон «Мягкий диван». Стать хозяином и королем тех, на кого раньше работал, а потом взять и прикрыть лавочку, сделать там какой-нибудь косметический салон или еще что. Пусть-ка поищут себе работу. На новоселье приглашу всех своих одноклассников, а еще…
Мечтая — да нет, не мечтая, мечты в прошлом, — планируя, я стал потихоньку проваливаться в сон, но вдруг мне вообразилось, что все, что со мной сегодня произошло, неправда: я лежу на своей старой кровати в своей нищей квартире, и не было ничего. Судорожно высвобождаясь из дремоты, как из мокрой тесной одежды, сел, потрогал рукой одеяло — шелк, и воздух другой, свежий, с чуть различимым непривычным ароматом — не моя это постель, не моя квартира и, значит, все было. Прислушался: да, звон в ушах остался, сжал и разжал кулак: да, помню, помню эту приятную тяжесть силы, и палец, все еще чуть онемевший, помнит курок. Значит, все было, можно не бояться сна, никто меня оттуда не утащит назад, в старую, безнадежную реальность. Моей прошлой жизни нет, есть только эта, новая, счастливая.
Успокоившись, лег. Успокоившись, позволил сну укачать меня, убаюкать… Сухое лицо в морщинах старости и изможденной худобы склонилось и улыбается доброй отеческой улыбкой. Да ведь это отец!
— Видишь, — шепчет он мне ласково, — сегодня ты совершил первый свой настоящий мужской поступок. Пошел до конца, не струсил, не спасовал.
— Да я ведь не мог иначе! Она мешала, я не мог допустить…
— Не мог, все правильно. Эта женщина мешала вашему счастью, из-за нее твоя любимая не могла бы
