меня не было пар, и я узнала о том, что случилось, чуть ли не последней, уже ближе к вечеру. Но накануне я видела, как Катя пронесла на работу большую сумку. И еще – вот это, пожалуй, самое главное: наша дальняя родственница, двоюродная сестра Кати, Евгения, неделю назад пропала без вести.
Аграфена Тихоновна без сил откинулась на спинку кресла. Нужно было срочно что-то сделать, как-то помочь, разуверить – хотя бы на время, хотя бы на эту только, самую, может быть, страшную для нее минуту.
– Но ведь это еще не доказывает, – осторожно начал Андрей, страдая всей душой за пожилую и, вероятно, больную женщину. – Неужели вы думаете, что Екатерина Васильевна могла убить свою сестру? – Получилось неуклюже и грубо, он это понял и стал страдать еще больше.
– Все не совсем так, как может показаться на первый взгляд. – Аграфена Тихоновна опять тяжело, с натугой перевела дыхание. – Евгения уже много лет страдает хроническим алкоголизмом, совершенно опустившийся человек. К тому же у нее туберкулез, цирроз печени. Разрушенный организм. Сколько ей оставалось жить? Может, пару лет, а может, и меньше. Да и как жить? Думаю, Катя рассуждала именно так.
– Но зачем ей все это понадобилось?
– Вы не понимаете? Жизнь изменить, начать все сначала… Это же очевидно!
– Вовсе не очевидно. Чтобы изменить жизнь, не нужно кого-то убивать, можно просто развестись, уехать в другой город, может быть, снова выйти замуж.
– Вы не понимаете! – Аграфена Тихоновна с отчаянием посмотрела на него. – Впрочем, то, что для меня очевидно, для постороннего… Но вы-то не совсем посторонний, вы-то уже должны были вникнуть в суть обстоятельств. Это не рядовая, обыкновенная семья, где можно запросто развестись, от которой можно просто уехать. Это Королевы! Новую жизнь можно начать, только умерев в старой, иначе она не отпустит. Тут надо понимать. Я думала, вы поняли.
– Мне трудно было что-то понять, – стал оправдываться Андрей. – Вы мне ничего не рассказали, а те материалы, которые я нашел в папке, ни о чем таком не свидетельствовали. По чему я мог судить? По старой фотографии? По адресам и месту работы членов семьи? По стихотворным сборникам Сони? По нескольким газетным вырезкам?
– Да, наверное, вы правы. Я должна была рассказать с самого начала. Но если бы вы знали, как это трудно, как трудно! Поставьте себя на мое место. Когда я все это себе представила… Как Катя не спеша и хладнокровно подыскивает новое место жительства, просматривает проспекты, газеты, выбирает варианты, останавливается на каком-то более подходящем. И продолжает жить в семье, разговаривает с мужем и дочками, готовит еду, убирает в квартире, а сама думает, каждую минуту думает: недолго осталось мучиться, скоро, очень скоро все переменится. Выбирает жертву. Впрочем, выбирать тут особо нечего – Евгения настолько удобная и во всех отношениях подходящая кандидатура. Обмануть ее ничего не стоит – за бутылку водки она пойдет на все, не скоро ее хватятся – кому интересна эта пьянчужка? Ни семьи у нее, ни работы. Я думаю, Катя договорилась с ней заранее, сочинила какую-нибудь легенду и поселила за несколько дней до назначенного срока где-нибудь – скорее всего, не в гостинице, чтобы не оставлять улик. А в тот день попросила подменить ее на работе. На часок, не больше. Ей, мол, нужно срочно отлучиться, а вдруг проверка? Так вот Евгения, в ее одежде, тихонько пройдет, откроет кабинет, сядет за стол (стол стоит таким образом, что сидящий оказывается к двери спиной), и, если кто заглянет, не заметит подмены. Одно неудобство – в архиве всегда очень холодно, но под столом у нее обогреватель.
Аграфена Тихоновна закрыла глаза, откинула голову. Лицо ее опять посерело, но дышала неслышно, без натуги, незаметно. Если бы не плотно сжатые губы, можно было бы подумать, что она умерла. Андрей пристально, не отрываясь, смотрел на нее, он только сейчас понял, до чего же она старая, дряхлая просто, и как же измучена! Все, о чем она рассказала, вероятно, чистая правда, и Аграфена Тихоновна не только об этом догадывается, предполагает, думает, но знает наверняка. Только непонятно, зачем в таком случае она обратилась к нему?
– Катя уехала по документам Евгении или, что еще вероятней, сделала себе фальшивый паспорт, – проговорила она глухим голосом, не открывая глаз.
– Я вам очень сочувствую, Аграфена Тихоновна. – Андрей резко двинулся на стуле – стул, царапнув ножкой об пол, издал пронзительный писк. – Только не знаю, как вам помочь. Если все так…
– Как помочь? – Женщина открыла глаза, привстала, снова опустилась в кресло. – Вы спрашиваете, как помочь? – Голос ее задрожал. – Вы можете мне помочь, о, очень можете! И помогите, помогите, умоляю вас: разыщите убийцу моей дочери, опровергните фактами мой рассказ. – Она разрыдалась.
Долго Никитин пытался ее успокоить: подавал воду, гладил по плечу, клялся, что сделает все возможное, чтобы раскрыть преступление, утешал, утешал, и не знал, как утешить.
– Да ведь еще все, может, совсем и не так! – вдохновенно прокричал он, заглушая ее рыдания. – Ведь еще ничего не известно, может, ваша дочь действительно погибла. – И понял, что сказал ужасную вещь, осекся, замолчал. – То есть я имел в виду, – начал он снова, – что Екатерина Васильевна никого не убивала и… Вот… – заключил он и смешался окончательно. Он не знал, как ее успокоить.
Но Аграфена Тихоновна вдруг совершенно неожиданно успокоилась сама. Вздохнула, судорожно и хрипло, достала платок, вытерла слезы, выпрямилась в кресле и заговорила деревянным каким-то, но вполне деловым голосом:
– Вы обещали соблюдать конфиденциальность, договор должен остаться в силе, – она «зачитала по бумажке» текст, – гонорар будет выплачен сполна, как только закончите расследование. – Аграфена Тихоновна сурово сжала губы. – А теперь второе. Сегодня рано утром покончил жизнь самоубийством мой зять.
– Самоубийство? – Андрей в удивлении посмотрел на нее. – Но вы говорили… Я так понял, что это убийство.
– Я ничего не говорила об убийстве и не могла сказать. Все слишком очевидно: записка, способ. Роман отравился мышьяком. Он зубной врач, вы знаете. Мышьяк – самый доступный для него яд, так что…
– Отравление мышьяком – это крайне мучительная смерть. Неужели он не мог избрать более легкий способ?… Странно… – Андрей покачал головой.
– Ну так займитесь расследованием и этой смерти, если вам странно, – нетерпеливо проговорила Аграфена Тихоновна, – за отдельный гонорар, разумеется. Но мне кажется… Роман очень любил Катерину, очень. Впрочем, не знаю, расследуйте. – Она поднялась, застегнула пальто, сухо кивнула Никитину и, не сказав больше ни слова, пошла к выходу.
Хлопнула дверь. Андрей оделся, позвонил Насте, возвестил, что закончил дела и едет домой. И тоже вышел из офиса.
На улице как будто еще больше стемнело, поднялся ветер. Нашаривая ступеньки ногой, он, словно слепой, сошел с крыльца и чуть не упал, споткнувшись о какое-то непредвиденное препятствие. Выругался про себя, наклонился, чтобы узнать, что же там такое. Темный какой-то, огромный тюк… Да нет же, человек! Андрей посветил зажигалкой, всмотрелся внимательно – отшатнулся и вскрикнул, зажигалка выпала из руки.
– Аграфена Тихоновна! – закричал он через секунду – не ей, а себе закричал. – Аграфена Тихоновна! – В том, что она мертва, он даже не сомневался.
Но вот она шевельнулась, издала еле слышный стон. Андрей бросился коленями на снег, пошарил рукой вокруг, отыскивая зажигалку. Нашел, зажег, осветил ей лицо – веки чуть вздрогнули.
– Аграфена Тихоновна, – позвал он. Женщина не ответила и больше не проявила никаких признаков жизни. Конечно, тяжело ранена, вероятно смертельно. Почему он не слышал никаких звуков – ни шагов, ни вскрика? Это странно: окна в офисе низко, любой шорох с улицы обычно слышен. Как мог убийца бесшумно подойти?
Андрей потер лоб снегом – голова пылала, мысли путались. Нужно срочно вызвать «скорую», сообразил он, вдруг ее еще можно спасти?
Мобильник зацепился за что-то в кармане и никак не желал вытаскиваться, он с силой рванул – обиженно треснула материя.
«Скорую» – это будет долго, нельзя терять ни минуты. Андрей убрал телефон, бросился к своей машине, открыл дверцу заднего сиденья, зажег свет и побежал назад к Аграфене Тихоновне.
