Вероника Самойлова
Вот такое чувство должен испытывать самоубийца. Все решено, все подготовлено, главное – душа подготовлена, ничего не жалко – и все-таки жутко. Не то что она умирать боится или боли предсмертной, нет, тут совсем другое. Темнота пугает, или еще точнее: ожидание смерти в темноте, эти крадущиеся шаги пугают. Зачем приговоренным к расстрелу завязывают глаза? Из гуманных соображений, вероятно, но ведь умирать вслепую гораздо страшнее.
Может, лампу зажечь?
В детстве она боялась темноты. До двенадцати лет боялась. А потом родилась Сонечка, и она перестала бояться.
Вот, оказывается, что Соня делала эти двенадцать дней, пока они были в отпуске, – писала рассказ- завещание. Рассказ-обвинение с последующим прощением.
Напоследок простила.
Простила. Так чего же она боится? Ведь не все ли равно теперь?
Как долго он не идет. А может, ей только показалось, что хлопнула дверь и скрипнула половица? В детстве ей тоже часто казалось, что скрипит пол, слышались шаги. Пока не родилась Сонечка. Сонечка по ночам плакала, ночей с ее рождения не стало.
В этой огромной квартире длиннейший коридор.
Сердце стучит, захлебываясь, отстукивает последние свои минуты, дыхание сбивается. Где-то плачет бесприютная собака. По ком она плачет?
Вот как смерть начинается: сначала долго ждешь…
Больно дышать, мысли в голове больно бьются, а представить, что сейчас наступит твоя смерть, невозможно. Страшно и как-то торжественно душе – но и все. Это несправедливо, нужна подготовка. Вот теперь бы и приоткрыть занавес: что там происходит с человеком? Пусть раньше узнать было нельзя, пусть в течение жизни это тщательно скрывалось, но теперь-то, когда смерть подошла, можно шепнуть, хоть намеком дать понять…
Нет, не показались шаги – он идет сюда. Смерть идет сюда. Главное – не нужно бояться. Несколько минут – и все кончится. Она не станет кричать, не будет сопротивляться: какой смысл противиться неизбежному?
И все-таки страшно. До обморока страшно. Включить свет?
Ровно, спокойно дышать, пусть думает, что она спит. Но как же он в темноте?… Подойдет, наклонится над ней, станет ощупывать лицо? Но ведь этого вынести невозможно, ведь так невозможно! Она не будет сопротивляться, но видеть должна…
Подходит. Дышать уже и сейчас трудно… Скорей бы, не вынести!.. И свет включить.
Она не сможет, не перенесет ужаса, что же он медлит? Все решено, жалеть не о чем, но, боже мой, как это страшно!
Там, на другом конце квартиры, через коридор, спит бабушка. Что, если закричать?
Соня кричала стихами.
Закричать и спастись. Жить есть для чего, она ошиблась! Жить возможно и очень хочется. Даже без прощения можно жить. Ей всего двадцать семь, жить, просто жить. Закричать…
Не успела. Тяжелое тело навалилось, рот закрыла ледяная невидимая рука. Отвратительная рука. Запах, душный, ужасный. Биться, биться, кусать…
Голова закружилась. Эфир? Вот что это за запах… Сдержать дыхание, притвориться послушной и не вдыхать… Притвориться, что дышишь… Только один глоток, а потом…
Ну, что же вы плачете? Как хорошо и легко отделиться от тела. Не плачьте, любимые, это такое блаженство!
Глава 5. Убийство Артемия Польского
Киллер
Приятный сюрприз, ничего не скажешь! Такого он от своего заказчика никак не ожидал. Убийство знаменитого поэта – достойное завершение цикла, и вообще во всех отношениях почетный заказ. На этом деле он мог бы даже прославиться, если бы захотел, стал бы не менее знаменитым, чем его жертва. В своем роде, конечно. Может, когда-нибудь, ну хоть на старости лет, он напишет и издаст (под псевдонимом, конечно) мемуары, чтобы облегчить свою душу, чтобы люди узнали о его делах. Центральной главой тогда станет вот эта: «Как я убил Артемия Польского». Для настроения можно дать фотографии – живого и мертвого поэта, а в качестве эпиграфа выбрать одно из его стихотворений.
Мечта? Может, и не мечта, во всяком случае, вполне осуществимая – пусть не теперь, а когда- нибудь. А пока – пока станет готовить материал к будущей книге: исполнять это самое убийство.
Рукопись (четвертую главу) он должен подложить Польскому в кейс во время творческого вечера, который состоится во Дворце профсоюзов в шесть. До начала остается всего полчаса, а нужно еще приобрести билет.
В кассе оказалась довольно длинная очередь. Кто бы мог подумать, что в наше время столько найдется любителей поэзии – к слову говоря, вполне заурядной, потому что Польский – хоть и очень знаменитый, но совсем не талантливый поэт. Но это хорошо, много народа ему на руку – гораздо проще затеряться в толпе. Во дворец удалось пробиться всего за несколько минут до начала. Ушло время и на то, чтобы сориентироваться, найти комнату, в которой выступающие оставляли одежду и вещи, – раньше он здесь никогда не бывал и, хотя заказчик очень точно все описал, даже начертил схему, это оказалось не так просто: здание было огромным и очень запутанным, со множеством переходов, закоулков и закутков. Так что вошел в зал он, когда «представление» было в самом разгаре. Польский выступал последним – видно, решили оставить его на закуску, в качестве десерта. Оно и понятно: знаменитость. Дутая величина… Но на непросвещенный взгляд стихи Артемия ничем не отличались от творений предыдущих выступающих, все те же родные березки, все та же неприкаянная Русь, все тот же вечный Бог. Впрочем, публика, вероятно, была другого мнения: хлопали Польскому дольше и громче всех, записок из зала посылали больше, чем остальным. А может быть, чувствовали, что видят его в последний раз? Этим тоже будет чем гордиться, потом, когда уже все закончится: не каждому удается увидеть знаменитость за пару часов до ее смерти. Билетики могут на всю жизнь сохранить как реликвию и показывать детям.
Но вот все закончилось. Польский откланялся и скрылся за кулисами, публика захлопала откидными сиденьями и двинулась к выходам. Как напирают сзади! Невозможно выбраться из толпы. Нельзя теперь упускать Артемия из виду, нужно убедиться, что тот поехал прямо домой.
А лучше всего дождаться его на улице, возле служебного входа.
… Чуть было не опоздал. Только подошел – Артемий. Вылетел как сумасшедший, бросился к дороге, стал ловить такси. Что его могло так напугать? Обнаружил рукопись? Ну и что? Прочитать-то он ее никак не успел бы. Бледный, как мертвец, руки ходуном ходят, даже голова подергивается. Да что с ним такое?
Остановился москвичок, древний, побитый жизнью, не такси, частный извозчик. Польский вцепился в дверцу с видом человека, хватающегося за соломинку.
Уселся, вздохнул с облегчением, кейс к груди прижал. Ну да, видно, все же рукопись его напугала – понял, что получил «черную метку». А умирать-то не хочется, совсем не хочется, смерти он страшно боится. Есть что терять! Не наделал бы глупостей со страху.
