Улица тянулась, как длинный темный коридор, и никак не кончалась. Я шел и шел, потрясенный, убитый, — когда же привал? Мне так хотелось оказаться дома, все равно где: в старой или новой квартире, — упасть на кровать (на раскладушку) и уснуть, чтобы ничего больше не чувствовать. Я устал. Я так устал!
Улица вылилась в темный пустой — по-ночному мертвый — автовокзал. Медленно, еле переставляя ноги, пересек вокзальную площадь, завернул за угол, прошел квартал вверх и наконец оказался на ярко освещенном центральном проспекте (раньше он назывался Ленина, как и все подобные ему во всех городах). По проспекту ходили люди, немного, но все же. Интересно, который час? Там, на Болгарской, мне казалось, что давно наступила ночь. Впрочем, возможно, и наступила. Можно посмотреть время на телефоне и узнать точно. Но с тех пор, как я разбил часы… нет, с тех пор, как по часам стал плакать ребенок за стеной, я совсем не стремился узнать… редко, только в исключительных случаях узнавал. А теперь вот стало интересно. Ребенок пропал, больше никогда не заплачет, Инга умерла, и Анна… Анечка, совсем юная девочка, детским голоском причитала… А теперь умерла.
Я достал телефон, посмотрел: ну да, так и есть — ночь, начало второго. Транспорт не ходит, как же мне добраться до дому? Не на такси уж точно. А пешком не дойти…
… Я дошел. Пешком. Не знаю, не помню точно как, но дошел. Нырнул в кромешную темноту подъезда, такую же абсолютную, как в моем кошмаре. Нащупывая ногой ступеньки, как хромой, как парализованный, поднялся в свою квартиру. Открыл ключом дверь, зажег свет — везде, везде, — мне так не хватало света, я больше не мог оставаться в темноте!
В мастерской лицом к стене стояла картина. Другая, не та, которую я сейчас писал. Та находилась на мольберте, где и должна была быть. Незавершенная. Ошибочная. Я все не так понял. Но завтра решу, завтра подумаю… А эта, другая… Как она здесь оказалась? Развернуть? Посмотреть? Нет, тоже завтра.
Не погасив нигде свет, я прошел в спальню, бросился на раскладушку и тут же отключился.
Комната была залита светом, ярчайшим светом утреннего солнца. Свет проникал сквозь веки, и было больно смотреть на предметы: все они словно с внутренней подсветкой. А мой сон был точным повторением событий: шесть мертвецов в комнате, залитой солнцем. Я никак не мог от него отделаться. Пытался проснуться, но сон не отпускал. Руки и ноги связаны солнечными путами — невозможно пошевелиться.
Да ведь я уже и не сплю: это моя комната залита светом — солнечным и электрическим. Солнечный побеждает. Я дома. Вчера… Да, вчера я благополучно добрался до дому. Все хорошо. Полежу еще немного и встану. Мне нужно работать. Вчера… Да, вчера я узнал… И вот теперь нужно поскорее все зафиксировать, пока не ушло, пока не забыл. Прибавилось много новых деталей: собака, желтые шторы (конечно, на моей картине они будут раздернуты), приоткрытая дверь, а за ней — темнота, человек в кресле смотрит в темноту. Подсматривающий? Неужели придется писать еще один автопортрет? Ведь исходя из последних событий подсматривающий — это я.
Ладно, с этим разберусь позже, сейчас меня больше интересует тот, в кресле. Как жаль, что я не увидел его лица. Судя по голосу, с лицом я ошибся: уже написанное лицо не соответствует образу.
Что-то меня мучает. Не могу понять что. Вчерашние блуждания? Нет, не то. Я эту улицу и без того знал — не хочу помнить откуда. Как я на ней оказался? Сел в такси и оказался, как обычно оказываюсь в таких местах. Ах да! Умерла Анна! Я слишком долго ходил за лекарством. Бедная девочка Анечка. Странно, она была старше Инги, а мне все представляется Анна в виде ребенка. Маленькая моя Анечка! Как жаль, как жаль!
Да умерла ли она? Правда ли? Мне об этом сказал мой недописанный герой — недорожденный, ошибочный образ. Откуда ему знать? Он и о себе-то немногое знает, совершенно несамостоятельный тип, в своих даже самых судьбоносных решениях полагается на меня.
Я должен проверить. А вдруг он меня обманул? Или в его сведения закралась ошибка? Я должен сам убедиться. Жаль, что потерял лекарство. Черт! Но ведь он знал, что я его потерял! Значит… значит, и о смерти Анны знает наверняка… Он — это я? Нет, нет, нет! Он — это он. А Анна…
Я вскочил, пробежал сквозь мастерскую — картина, повернутая лицом к стене, опять попалась мне на глаза, неприятно царапнула догадка, но я не стал думать об этом: сейчас важно другое. Анна… Только бы она была еще жива, я готов отправиться в новый поход, в аптеку, пусть даже все повторится. Анна…
Идти никуда не пришлось — я выскочил из своей квартиры и уткнулся в ее опечатанную дверь.
Глава 4. Дурной, нескончаемый сон
Первые несколько месяцев они хотя бы созванивались, потом Инга ушла из дома. Мобильного у нее тогда не было, как не было очень многих вещей, без которых жить и помыслить невозможно: все деньги пропивала мать. Связь, таким образом, стала односторонней. Потом Анне пришлось срочно переехать на другую квартиру, а на следующий день у нее из сумки вытащили телефон — и связь окончательно утратилась. Просить мать разыскать Ингу и передать ей новый номер не имело смысла: она бы ее даже не поняла. Анну ужасно мучила эта ситуация, но ничего невозможно было сделать. И потому, когда сестра позвонила, она так обрадовалась, что в первый момент ничего не могла сообразить.
— Аня? — умирающим голосом спросила Инга.
— Инга?! — восторженно закричала Анна, не услышав никакого подвоха в голосе сестры. — Боже мой, сестренка! Привет! Я никак не могла…
— Подожди! Мне нужно тебе сказать… Заплати киллеру. Обязательно заплати.
— Что? — Анна расхохоталась. — Кому заплатить? Слушай, сестренка…
— Это очень важно, Анечка. Заплати киллеру. Займи денег и заплати. Я осталась должна семьсот долларов.
— Семьсот долларов? Да у меня есть, не надо ничего занимать. Тебе нужны деньги? Я перешлю.
— Нет, это ты должна… отдать, я уже не успею.
— Как здорово, что ты позвонила. Я не знала, что…
— Ты меня поняла? Если не заплатишь киллеру, тебя тоже убьют. Прости меня, я не хотела. — Инга всхлипнула и повесила трубку.
И вот тут Анна испугалась. Но сделать она опять ничего не могла: ее домашний телефон не определял номер.
Она хотела тут же ехать к сестре, но сообразила, что не знает адреса. И нужно идти на работу, нельзя же вот так просто все бросить.
Бросить работу нельзя, а бросить Ингу? Во что она влезла, бедная девочка? Как же ей теперь помочь? Отсюда, из Лесозаводска, никак. Киллер. Что значит этот киллер? Почему Инга бросила трубку, ничего толком не объяснив? И что теперь предпринять?
Предпринять она ничего не могла. Постояв немного у телефона, Анна вздохнула и стала собираться на работу. Нужно было спешить: их служебный автобус подъедет к остановке минут через семь. Опаздывать нельзя, потому что до их завода ни на чем другом не доберешься. Анна работала в рабочей столовой при комбинате старшим поваром.
Но когда приехала на работу, сразу и пожалела: лучше было остаться дома, вдруг Инга перезвонит? И опять, опять, опять ошибку не исправишь: здесь она как в ловушке — до конца смены ни на чем не выберешься.
Ошибка, да. Впрочем, ошибку она совершила не сейчас, а тогда, когда уехала в Лесозаводск. Захотела вырваться из этой безысходной жизни — и бросила сестру на произвол судьбы, с вечно пьяной матерью. И страшно обрадовалась, когда сестра в свой черед ушла из дома. Обрадовалась, потому что тогда ей казалось: часть вины с нее снялась, без матери Инга сможет устроиться в жизни, а ей, Анне, не придется расплачиваться за последствия своего предательского отъезда.
Придется, еще как придется! Что же все-таки Инга имела в виду, когда просила ее заплатить киллеру?
