Сфинкса: Человек. И понял он, что Промысл Божий о человеке есть свобода. Потому человек, покуда он достоинство человеческое соблюдает, за все, что деет, ответ должен давать, и всегда виновен, когда поступает неправо вольно али невольно; неведением оправдыватися неможно. Тогда нет боле свободы'.
Вступился Владарь: «Раз уж ты такой начетчик в премудрости эллинской, и я от тебя отстать не хочу. Вовсе не Эдип, а Лаий виновен (434) в том, что в дом ихний вселился Аластор (как звал Эсхил злого духа мести). Помнишь, что поет Эсхилов хор?»
И Владарь на память по эллински повторил слова хора: 'Я говорю о древнем преступлении рода; оно принесло быструю кару, но оно же и сохранило силу до третьего поколения. Это было, когда Лаий вопреки Аполлону, который трижды сказал ему в срединном пифийском прорицалище, чтобы он, умирая без потомства, спас свой город, — побежденный неразумной страстью своей милой — родил рок самому себе: отцеубийцу Эдипа'.
«Кто знает, ради чего был столь жесток Аполлонов приказ. А послушайся его Лаий — быть может Аполлон и освободил бы его от обета воздержания, как Ангел остановил руку покорного Авраама, от которого Бог большую жертву потребовал: сына заклать единственного. Лаий ослушался — вот его грех.
«Но оракул то был зловещий при рождении Эдипа, а твой, Светомире, оракул был пресветлый, вещал он чудо и спасение. С кем ты себя равняешь?»
Сказал Светомир. «Ты прав про Лаия. Он наперво пустил Аластора в свой дом. Но вина Эдипа сим нисколько не умаляется: ведь преступление он все-же соделал, хоть и не знал, что сие есть то именно преступление, от которого он убегает.
«Он убил странника-старика на перепутье. На перепутье — значит сам выбрал путь. Преступление его, которое он неправо за преступление вовсе не признал, было безмерно умножено обрадованным добычею Аластором. А не случись убийства, злой дух не возымел бы над Эдипом власти.
«А вот что еще древние мудрецы знали: всякий человек, входящий в мир, уже виноват в убийстве: рождением своим устранил он тех, которые могли бы родиться. Но моя то вина страшнейшая: люди, не токмо могущие родиться, но уже рожденные, меня ради ныне не по земле ходят, а в земле лежат.
«И все-же: как ни тяжел мой грех, его еще отмаливать можно. Духу мести двери дома нашего до сей поры не открыты. А вот, коли ответим мы убийством на убийство, то войдет в тот-же час к нам дух мститель, и потянется страшная цепь преступлений и возмездий.
«Спасти же карою — никого не спасешь, ничего не искупишь. Да мне не столь о том помышлять приходится как отомстить, сколь о том как бы кого ненароком не обидеть, не убить. Опасаться надо нечаянных мыслей».
Владарь, перестав понимать, с тревогою слушал странную речь сына.
А Светомир продолжал: «Она, коль я захочу, сама виновного отыщет и поразит. Ей ни дознания, ни пыток не надобно». (435)
— «Кто — оно?» недоуменно спрашивал Владарь.
— «Золота стрела». И Светомир достал под плащом на груди спрятанную стрелу.
Золотой луч, светлейший лучей земли, ослепил царя. Он оторопел подумал: «Уж не потерял ли я рассудок? Что мне примнилося?» Он закрыл лицо руками, силовался прогнать сонный морок.
А Светомир стал рассказывать и все рассказал про то как он получил стрелу. Когда он кончил, Владарь отвел руки свои от лица. Оно было бледно, точно смертью повито. Царь потянулся к стреле как к иконе и дрожащими устами прильнул к ней долгим поцелуем.
Он сказал: «Свершилися, исполнились обеты. Ты более чем я. Прими тяготы царства. Тебе иго сие будет легко, а мне подчас уж не под силу».
— «Никак», ответил Светомир, «не должно тому быти. Не отказываюсь я от бремени державного, даже ищу его. Но стрела не токмо дар; она — испытание трудное. Волю мою она исполнять будет. Воля же моя не высветлилась, не окольчужилась вдоволь. Учиться надо. Пусти меня до времени на запад, в страну чудес».
Взмолился царь: «Стрела венец кличет. Ты послан мне в помощь, и в утешение, и в утоление печалей и забот многих. Не уходи!»
И представились памяти Владаревой храмина, ныне замуравленная, и кристалл предсказательный; и чудилось, что слышит он слова вещуна: «Во славе Егорьевой паки его увидишь и венец твой восхощешь на главу его возложить; он же пройдет мимо».
И утешение вспомнил: «Призовешь сына твоего, и он снимет с тебя обруч палящий, и возложит на чело свое как венец весенний».
Скрепился Владарь, сказал: «Поступай как знаешь, Светомире. Не могу я отныне ни препятствовать, ни приказывать тебе. Молю лишь: не покидай меня надолго».
Стал на колени Светомир, прося отцовского благословения. В слезах молился над ним и крестил его Владарь.
И унесла стрела Егорьева царевича Светомира из земли родной на запад солнца. (436)
КНИГА ВОСЬМАЯ
«Скажи мне, стрела золотая, сродни тебе аль не сродни славные, древние копья и стрелы? Поведай в чем ты с ними схожа и в чем от них отлична? Знаю, что ты сулишь мне победы, что с тобою отпущена мне сила могутнее меня самого. Дай мне познать твое естество. Я не хочу тебя неволить».
Так во время долгих странствий своих по странам, на запад солнца лежащим, не раз стрелу Егорьеву вопрошал Светомир.
Стрела молчала. Но вот однажды:
Предстал царевичу муж благовидный с правильными эллинскими чертами лица. В руках его стрелы и лук.
«Кто ты?», спросил Светомир.
— «Я — владетель Геракловой стрелы. Я — Филоктет, победитель Трои. Твоя стрела звала мою стрелу. Вопрошай. Я готов отвечать тебе».
И посетитель умолк в ожидании.
Светомир смутился и обрадовался: «Скажи мне, Филоктет, как получил ты стрелу Геракла и что с нею соделал?»
Отвечал Филоктет, говоря:
«Проходил я однажды по владениям отца моего, царя Пеанта, по склонам Эты, и вдруг вижу: высоко на горе, на лугу заповедном Зевса костер разложен, и на нем Геракл-страдалец, терзаемый отравленным плащем, вопиет, призывает милосердие избавляющей смерти, молит Друзей зажечь костер под ним. Никто не решается: ни сын родной, ни милая невеста Иола, причина роковая страданий всех его, ни верный врач, обыкший ему помогать — никто. (437)
«И вот: сколь ни тяжко было мне огонь тот развести, своими руками убить великого, любимого героя, но жалость остро жалила сердце скрепился я и посмел. Истово благодарил меня Геракл; он, умирая передал мне свой лук волшебный и, пропитанные ядом гидры лернейской, стрелы смертоносные. Принял я дар со страхом и радостью с решимостью делать подвиги, угодные божественному Гераклу. Но не знал я что соделать.
«А как пришли ко мне ахейцы звать меня на войну с Троей, подумал я, что сие и есть то дело, на которое посылает меня всепобедный герой, и согласился идти.
«Возвестил нам оракул: 'Принесите жертву на алтаре Хрисы. Если не принесете жертвы сей, напрасен будет весь поход ваш; вас победят враги'.
«Вспомнил я тогда: Ясон с Аргонавтами на острове Лемносе основали жертвенник кибирской богине Хрисе.
