поддерживать, эта возникла сама по себе, как случайная комбинация выходов каменной породы и естественного пространства между деревьями и папоротниками. Подниматься было очень непросто, но он был укрыт в тени леса и пот, стекавший по рукам и ногам, был почти прохладным. Голубохвостые ящерицы разбегались в стороны, настолько стремительно, что он едва успевал их заметить, но были еще лиловые скакуны размером с большой палец его руки, живым плетением покрывающие упавший ствол и большие черные муравьи повсюду; если бы его запах не был столь же отвратительным для них, как для него запах скакунов, его всего бы искусали через минуту. Он старался ступать по грунту, там, где было можно, но, если не получалось, то предпочитал подлесок вулканическим камням — так было намного приятнее для ног. Земля была укрыта маленькими голубыми цветами, оливково-зелеными ползучими растениями и низким кустарником со свисающими листьями; некоторые растения были очень жесткими, но эти были очень колючими. В этом был смысл: никто не пытался пастись здесь.
Дорожка стала еще более крутой и каменистой, а лес вокруг него стал редеть. Все больше солнечных лучей пробивалось сквозь кроны деревьев, а подлесок стал сухим и шершавым. Прабир хотел бы иметь при себе шляпу, чтобы прикрыть голову, а может и обувь: хоть черные камни в большинстве своем и сделались гладкими под воздействием климата, некоторые все же имели острые края.
Деревья исчезли. Он вскарабкался на открытый крутой склон, залитый вулканическим стеклом. За несколько минут под палящими лучами солнца кожа высохла; он мог чувствовать как мельчайшие пульсирующие капельки пота, слишком маленькие, чтобы образовать видимые капли, возникают на его плечах, чтобы немедленно испариться. В лесу его шорты насквозь промокли от пота, теперь же ткань стала жесткой, как картон и издавала необычный запах стирки. Он побрызгался солнцезащитным средством перед тем, как отправиться с Мадхузре на берег и надеялся, что не все оно осталось в воде. Они должны были бы добавить какой-нибудь поглотитель ультрафиолета в его подкожный репеллент от москитов, избавив его от необходимости применять тот наружно.
Небо выцвело до ослепительной белизны; когда он поднимал лицо к солнцу, то, как будто смотрел в доменную печь — не помогали даже закрытые глаза, и приходилось прикрывать лицо руками. Но, когда он оказался достаточно высоко, чтобы даже самые высокие деревья не закрывали обзор, из его пересохшего горла вырвался восторженный вопль. Море раскинулось перед ним, как при взгляде из самолета. Берег все еще не был виден, но зато он мог видеть отмель, рифы и глубину за ними.
Он никогда еще не забирался так высоко в этом месте. И хотя его родители, конечно же, не были первыми людьми, ступившими на этот остров, но неужели ли какой-нибудь выброшенный на берег рыбак, стал бы карабкаться сюда, чтобы полюбоваться видом, вместо того, чтобы вырезать себе новую лодку в ближайшем лесу?
Прабир осмотрел горизонт, прикрывая глаза рукой от ослепительного сияния солнца. Он вспотел так, что пот стекал по бровям и попадал в глаза, мешая видеть. Прабир промокнул глаза носовым платком, который уже мариновался в морской воде и еще час пропитывался потом в лесу — ощущение было такое, будто веки натерли солью. Он раздраженно моргнул, смахивая слезы и, не обращая внимания на боль, сквозь прищуренные веки смотрел вдаль, пока не убедился в отсутствии земли в поле зрения.
Он снова полез вверх по вулканическому склону.
Добраться до кратера было выше его возможностей даже если бы он захватил воду и обувь — подъем был слишком крутым. Основываясь на анализе карты растительности на спутниковых снимках, его мама установила, что вулкан спит уже насколько тысяч лет, но Прабир решил, что лава циркулирует прямо под поверхностью кратера, готовая вырваться наружу. Наверное, там, наверху, огненные орлы пытаются пробиться сквозь тонкую корку застывшей лавы к расплавленному камню. Они и сейчас могут кружить над ним, сияющие ярко, как солнце, и поэтому не отбрасывающие тени.
Каждые пять минут он останавливался, чтобы проверить, не видно ли землю, жалея, что уделял мало внимания соседним островам, путешествую на пароме; горизонт был виден настолько нечетко, что можно было легко ошибиться, приняв за землю скопление облаков, признак еще далекой, но приближающейся бури. Он порезал правую ступню, но было не слишком больно, поэтому он решил не рассматривать рану, чтобы не отвлекаться. Кожа его ступней была достаточно толстой, чтобы сделать жар, исходящий от камней, приемлемым, но он не мог присесть отдохнуть или опереться ладонями для поддержания равновесия.
Когда неясная серая полоска появилась между небом и морем, Прабир только улыбнулся и закрыл глаза. У него уже не осталось сил на настоящее ощущение триумфа и какие-то бурные проявления радости от своей победы. Он замешкался на мгновение; было как-то нереально жарко и Прабир осознавал, насколько глупо было придти сюда неподготовленным, но он был все же определенно счастлив, что сделал это. Затем он нашел острый осколок камня и нацарапал линию в месте, откуда, насколько он мог судить, можно было увидеть землю.
Он не мог отметить высоту, но она, по-видимому, не очень отличалась от значения в 500 метров, которое он рассчитал ранее, простейшим способом. Ему все равно нужно было вернуться сюда с планшетом, чтобы считать точное значение с показаний GPS. А затем еще надо будет сделать обратный расчет для определения рефракции.
Просто линии будет явно недостаточно. Хотя на камнях не было похожих естественных отметин, она совсем не бросалась в глаза и ему повезет, если в следующий раз удастся найти ее. Оставлять свои инициалы было слишком по-детски, поэтому он нацарапал дату: 10 сентября 2012.
В радостном оцепенении он направился обратно к лесу, дважды поскользнувшись на камнях и порезав руки, но не обратил на это внимания. Он не только дал острову название, но и начал измерять его. Теперь у него было не меньше прав остаться здесь, чем у его родителей.
Пока он спускался, с севера приблизилась послеполуденная гроза. Прабир посмотрел вверх, едва первые капли разбились о камни рядом с ним, и увидел сверкающие бусины белого света перед облаками. Потом огненные орлы поднялись выше, оставив только серое небо.
Он запрокинул голову и, глотая капли дождя, прошептал:
— Теранезия, Теранезия.
Прабир вернулся в кампунг около трех. Никто не заметил его отсутствия: когда не было школы, он был волен ходить куда вздумается, а если понадобиться, мог вызвать помощь через часы. Он был изнурен, и от него слегка попахивало; он отправился прямо в свой домик и свернулся в гамаке.
Отец разбудил его, стоя возле гамака в сером свете сумерек и тихо произнося его имя. Прабир вздрогнул; он собирался помочь в приготовлении ужина, но по запаху понял, что тот уже готовится. И почему они дали ему спать так долго?
Отец приложил руку ко лбу Прабира:
— Ты немного горячий. Как ты себя чувствуешь?
— Я в порядке, па. — Прабир сжал кулаки, чтобы спрятать порезы на ладонях; хоть там и не было ничего серьезного, но ему не хотелось объяснять их происхождение или врать, если родителям все же понадобиться его помощь. Отец выглядел необычно серьезным — неужели он пришел, чтобы объявить об отправке Прабира в интернат прямо здесь и сейчас?
Отец сказал:
— В Джакарте произошел государственный переворот. Амбон переведен на военное положение. — Он произносил все намеренно нейтральным тоном, будто говоря о чем-то неважном. — Я не смог пробиться на Туал, так что не знаю точно, что там происходит. Но, может быть, мы некоторое время не сможем получать припасы, так что надо бы устроить небольшой сад. И нам нужно, чтобы ты за ним присматривал. Сделаешь?
— Да. — Прабир внимательно посмотрел на полуосвещенное лицо отца, удивляясь: неужели отец всерьез подумал, что Прабир удовлетворится этими минимальными сведениями? — Так что же случилось в Джакарте?
Отец вздохнул, устало и раздраженно.
— Министр внутренней безопасности объявил себя «временным чрезвычайным главой» при поддержке армии. Президент под домашним арестом. Заседания НКК[3] приостановлены. Тысячи людей пикетируют здание. Силы безопасности пока не трогают их, что
