Шура всегда мечтал быть первым, лидером, вожаком. Его мечта осуществилась. Российская элита шла за Шурой, провожая его в последний путь. Я пытался изобразить печаль, но почему-то твердо знал, что ничего кроме каменноликости у меня не получается.
Через каждые десять метров по трассе стояли солдаты. Между солдатиками были люди. Много людей. Они смотрели на караул мотоциклистов, броневики охраны и вереницу пафосных лимузинов, среди которых затерялся мой черный «мерин». Ехали не торопясь, не больше 60 км в час.
Впереди всех катил оранжевый телевизионный микроавтобус. Эфир сообщил, что это «любимая рабочая машина Шуры». Она везла лафет с гробом. Как только микроавтобус приближался к светодиодным панелям, появлялось жизнерадостное лицо Шуры: «Мы помним!», замирало на три — четыре секунды и вновь сменялось веселенькой рекламой.
Смотрите «ВЕРХОВНЫЙ СУД» на СТС.
В завещании Шура просил, чтобы ему не строили мавзолей и не делали помпезные похороны. Все должно было быть сделано скромно и со вкусом: сжечь на костре, а прах развеять над страной. Сделали, как просил. За МКАДом нашли типичную восточноевропейскую поляну, построили трибуны, сложили костер. Получилось живописно и скромно. Панихиду служил Патриарх.
— А он это… — Я не был твердо уверен, какой рукой надо креститься и в какой момент кланяться. Так в общих чертах. — Он вообще православный?
— Патриарх?
— Шура.
Таня выразила удивление моим интересом и показала, что крестятся левой рукой и двумя или… нет, тремя пальцами. Я попробовал, даже поклонился. Получилось крайне неловко.
— Это надо делать стоя, — уточнила Татьяна.
Кроме нее никто из зрителей этого не знал. Все пассивно сидели по местам и наблюдали. У некоторых были бинокли. Стояли только участники «Шоу-Министры» и «Дума-Шоу». Им достались места в партере, ближе всех к костру и Патриарху.
— Все-таки, мне кажется, нет.
— Что, нет?
— Да, говорю, не православный он был. Католик… или униат.
Таня хмыкнула и выразилась в том смысле, что никакому болвану не придет в голову хоронить личность национального значения не по православному обряду. Будь он даже сатанист.
— А родственники? — уточнил я.
— Где ты видишь родственников?
— Нигде.
— Еще вопросы?
Вопросов не было. Я с большим сомнением отнесся к Таниным объяснениям, но предпочел сосредоточиться на позолоченном Патриархе и других попах, которые непонятно что делали и говорили. Болваны похоронщики не додумались поставить экраны с телетекстом.
Наверное, я бы сдох от тоски, если бы ко мне не пробрался Эдик.
— У тебя сегодня интервью.
— Так быстро?
— Я договорился. Будешь рассуждать о культуре.
От неожиданности я перекрестился правой рукой.
— О политической культуре, — уточнил Эдик. — Не дрефь. Все будет тип-топ. Я не только договорился, но и подумал. Культура есть система табу. Это как в Африке, не есть соплеменников, не иметь… словом, не есть чего-нибудь еще. Современное состояние российского… русского… э-э-этого… в общем, нашего… нашей… в общем, России яркий пример того, что наши национальные…
— Какие?
— Национальные. А что?
— Подумалось.
— Так вот. Наши национальные табу стремительно разрушаются. Я хочу сказать, что если нам, в смысле людям, станет все позволено, то мы, в смысле россияне, перестанем существовать как самостоятельная культурная единица на планете Земля.
— Очень глобально и совершенно бессмысленно. Ты сам всю сознательную жизнь занимался тем, что разрушал табу. У кого ты списал этот бред?
— Нет, родной, это не бред, а твое мировоззрение. А если даже и бред, то уже твой. — Эдик протянул мне бумажки с наброском «моих» мыслей. — Прочитай и по возможности запомни. Наша ближайшая задача — подвести под нашу с тобой оппозицию хоть какую-нибудь философскую базу.
— И какую же?
— Да. Мы… Ты… Словом, они… Разрушали российские культурные табу. — Эдик мотнул головой в сторону зрелища. Патриарх как раз закончил свои хождения вокруг погребального костра и отошел. Дрова быстро занялись огнем. — Разрушали. Но, уничтожая вековые, нельзя на их место поставить новодел. Не в одночасье. Десятилетия, столетия пройти должны, а у нас срок окупаемости максимум к концу сезона. И потом, человеку нельзя запретить быть тем, кем он является. А мы, россияне, спокон веков хотим цензуры, свободы, порядка, открытости, прошлого, будущего, комфорта, великой идеи, за которую можно отдать жизнь и чтобы этого никто не требовал. И самое главное, что мы хотим этого одновременно, а значит ни одно из этих желаний неосуществимо. Всеобщее бессилие.
— Об этом буду говорить я?!
— Не обязательно, но примерно. С большим акцентом на цензуру, порядок и прошлое. Так что давай сразу после похорон в студию. Главное не забывай, что мы будущая оппозиция. Как бы.
Я не забывал, но привыкнуть к ощущению внесистемности было трудно. Также трудно, как к тому, что со мной нет Шуры. Его остатки стремительно возносились на небо легким белым дымком. Над нами парили аранжировка от Игоря Убойного и легкий винный запах от ароматизированных дров. Был человек, нет человека. Огонь разгорелся настолько сильно, что стоящие близко к нему «друзья» и «почитатели» стихийно качнулись назад.
Вот, если бы Шуру сжигали ночью или хотя бы на закате было бы гораздо зрелищней. А потом сразу траурный салют.
Когда прогорел погребальный костер, сообщили, что так и не появившийся Президент лично разбросает прах покойного со своего VIP-самолета «Россия». Желающие присутствовать могут забронировать место по адресу www.president…
— Работаем на счет три! И раз! Два! Три!
— Привет, Женя. Привет всем.
Загорается табличка «Овации». Студийная массовка делает овации. В кадр тут же выскочили пышногрудые девицы из группы поддержки.
— Здравствуйте, уважаемый Василий Иванович. — Теплое дружеское рукопожатие, приветливая улыбка, серьезные глаза блеском отражают искренность чувств многомиллионной аудитории. — В гостях у ток-шоу «Тяжелый разговор», человек который уже не нуждается в представлении. Вася Чапаев, канал «Единственный» приветствует вас.
— Да, да. Здравствуйте.
Табличка «Аплодисменты».
— Жаль, что мы встречаемся при столь трагических обстоятельствах. Случайность с Шурой, вы стали его приемником, потом вас скандально уволили. Вас узнала вся страна.
— Да, дерьмо это все!
— Как?! — По студии прокатились многочисленные вздохи, а выражение лица Жени модифицировалась из доброжелательного в недоумевающее.
— Дерьмо! На самом деле Шурка очень вовремя скопытился.
