поток магии долгое время!' — невольно вспомнился дребезжащий старческий дискант. Да кто он такой, чтобы указывать ей, королеве! Как он вообще набрался такой наглости? Сейчас, когда до окончательной победы остаётся совершить последнее усилие, этот замшелый сморчок смеет подвергать сомнению правильность её решений!
И это в тот момент, когда всё складывается как нельзя лучше! Когда подхлёстнутые послушными жрецами чёрные дубы залили мощными потоками тёмной магии Вольные баронства, уменьшив до исчезающее малого размера территорию, оставшуюся под воздействием последнего светлого древа Жизни. Когда Хос лично пришел на помощь союзнице, приведя с собою новую дюжину смертельно опасных демонов, вооруженных плетью магии разрушения. Когда разбросанные лазутчиками вокруг поселений смертных иномирские амулеты наполнили воздух колебаниями, неслышными простым ухом, но вызывающими панический страх в людях. Теперь смертные сидели по своим домам, опасаясь даже нос показать за пределы стен, не говоря о том, чтобы оказать какую-нибудь помощь светлым! Когда даже тёмная лошадка, человеческий маг, удивительно вовремя покинул этот мир, скрывшись в серой полосе перехода. На случай его нежданного возвращения, Хос предусмотрительно отправил к его дому четвёрку своих лучших демонов.
Всё, абсолютно всё сейчас работало на замыслы Милистиль, кроме этого упрямого старого пня, возомнившего себя умнее королевы! Милистиль в гневе разошлась не на шутку. За всё её правление, с таким открытым неодобрением она сталкивалась лишь дважды: во время борьбы за единоличную власть, и когда уничтожались светлые дерева в захваченных рощах. Тогда многие позволили себе глухой ропот, отказавшись взять в руки топоры. Слишком крепко в сердцах тёмных эльфов жило преклонение пред живым зелёным сосредоточием самой сути магии, пусть даже оно и было светлым, чужим для дроу. Что ж, тем нагляднее был урок сомневающимся: тонкий луч, сотканный из иномирской магии разрушения, легко перечеркнул наискосок толстый белый ствол.
Отрезанное от корня, древо Жизни вздрогнуло, пошатнулось, но устояло, опираясь на протянутые со всех сторон ветки простых деревьев бывшей священной рощи. Они словно пытались помочь своему старшему собрату, не дать ему склонить голову перед двуногими злодеями. Милистиль в гневе начала хлестать вокруг, рассыпая по сторонам удары магической плети. Застонал лес, негодующе протестуя против такого жестокого насилия. С грохотом падали деревья, с треском ломались ветви, с плачем валились на колени эльфы, тщетно умоляя одуматься свою повелительницу.
Королева зло усмехнулась, вспомнив, как тогда три удара хлыстом снесли головы особо громко роптавших, моментально заставив умолкнуть остальных. Может быть, сейчас тоже нужно было достать подарок Хоса и научить этого выжившего из ума Таристина, как следует покорно внимать высочайшей воле?! К сожалению, эта трухлявая гнилушка была ещё нужна для планов Милистиль. Пока нужна, как и 'работающие' на износ молодые тёмные дубки в недавно завоёванных лесах.
А перегорит одно-другое древо Жизни… Что ж, эта беда небольшая, новые высадим! Да, им для роста подходит то место, где когда-то было светлое древо, и что? Есть в запасниках и такое, белое семя. Посадим, пусть два-три десятка листопадов покрасуются, подготовит почву, вот тогда можно будет его сменить на черный саженец магического дуба. И пусть особо впечатлительные натуры коробит такое потребительское отношение к древу Жизни, пусть! А осмелятся подать голос — я найду, чем их 'впечатлить'. До самой смерти ошеломлю.
Скользнула клеть вдоль лианы и скрылась в облаке седом. Налка проводила её взором, вздохнула тяжко и молвит:
— Всё, Лексеюшка, проводили мы барина. Нынче надобно и себе подумать.
— Как так, о себе? А вернётся барин?!
— Нет, Лексей, не свидимся мы с ним более. Чует моё сердечко, что не увижу я его, а сердце не обманешь.
— Брось ты ерунду сказывать! — говорю ей — В прежние разы возвращался, и ныне непременно вернётся! — А Налка токмо головой качает, нет, мол. Тут уж во мне сомнения проснулись — а ну как правду она сказывает? А вдруг?! Хожу смурной вдоль обрыва, и нет-нет, да на завесу гляну. Вдруг лоза дрогнула, охнула гулко да и упала наземь, словно её обрезал кто. Токмо реченька внизу плеснула, да кусты на равнине под тяжесть затрещали. Ёкнуло у меня в груди, заныло — а как же барин возвращаться-то станет? Ножками, по земле? Ждали-ждали, но зряшно — втянулся в землю дым колдовской, а барина нету и нету. Пуста равнина пред нами. Охо-хошеньки.
— Ну, Ляксей, что делать будем? Сам видишь, не возвернётся барин.
— И впрямь. — отвечаю — Давай сперва в Северное съездим. Хозяин пред уходом мне письмецо к магу давал, так надобно его сперва отвезти, а уж апосля думать станем, как нам дальше быть.
Постояли мы, повздыхали, и пошли в дом, да сборами занялись. Токмо, что там собирать? Барин, когда в запрошлый раз мага, да Михея со Стэфою забирал, так, почитай, всё и вывез. Осталось лишь двуколка, лошадь, да наших с Налой пожитков два узелка. Запряг я конягу, рухлядишко в возок уложил, и покатили мы по тропинке. Едем, а Налка всё назад оглядывается.
— Что вертисся? — спрашиваю её, а она в ответ:
— С домом прощаюсь! Сей дом единственный, где я счастлива была! В родительском-то не до веселья было, нас, почитай, семеро малышей у маменьки росло. А жили впроголодь, вот меня с сестрицею за недоимки и продали. Сестра вскорости заболела да померла, а меня в богатый дом прислугою купили. Ну да об том я тебе уже сказывала, и про то, какова там жизнь лютая была, тоже поведала. Вот. А потом был рабский загон, где мы повстречались. Потому и выходит, что сей домишко единственный, где мне судьба улыбалась. И с барином свезло, и с мужем. Иль не повезло мне с муженьком? А ну, признавайся!
Тут она с шутейной угрозой мне в лицо глянула, вроде как стращает. А мне душу словно огнём опалило сладостным. Едем дальше. Хорошо так, спокойно на душе. Лошадка копытцами дорогу мерит, возок плавно качается. Ух, хорош возок у барина, не то, что прочие костотрясы! На таком токмо нынче Налку и возить, в самый раз в её положении. Она-то мне ещё вчера об том шепнула, а я до сей поры, словно дурень хожу, лыблюсь на все четыре стороны. Я — и вдруг батькою стану!
Потемнел светлый лес, налился суровостью свинцовой, когда впервые за многие сотни листопадов пришла в него настоящая осень. Потемнели деревья, ссохлись, увяли, почернели листья на поникших ветках, а всё оттого, что не устоял сотканный мастерами Узора купол над лесом и прогнулся под натиском тёмной магии. Слишком много её обрушилось в последние дни на единственное оставшееся в Вольных баронствах светлое древо. Не выстояла защита, стала сжиматься, съёживаться, уменьшаться в размерах, отдавая лес во власть суровой Матери-природы. Вечно юная листва в священной роще сменила восковую свежесть весны на густую насыщенность поры позднего лета. Изменилось даже древо Жизни клана, стало походить на силача с неподъёмным грузом на плечах и почерневшего от натуги под этой тяжестью.
А вместе с ворвавшейся осенью, в лес пришли холода, погрузившие в долгую спячку всю растительность. Даже ловчие лианы на границах священной рощи потеряли свою резвость и ловкость, перестав быть неодолимой преградой для врагов. Теперь вся надежда осталась лишь на доблесть и отвагу воинов клана Белого Тополя.
Война смывает лоск не только с людей, но и с утонченных эльфов тоже. Куда делись галантные придворные и прекрасные дамы, наводнявшие ранее пышные залы? На гладком паркете, вместо кружащихся в танце изящных пар, теперь грохотали тяжелые сапоги увешанных оружием бойцов, а уютные гостиные были отданы под казармы. Луки, копья, стрелы, острые клинки, магические жезлы стали привычными атрибутами повседневной жизни в светлом лесу. Даже сладкоголосые менестрели, те из них, кто ещё не отложил в сторону лютню, пели теперь о другом. В прошлом остались баллады о чистой и прекрасной любви, им на смену пришли героические саги или бравурные марши. Все мужчины клана встали на борьбу с дроу и их союзными демонами. Никто не остался в стороне, даже женщины, сменившие пышные платья на скромные охотничьи костюмы, и променявшие золотые украшения на целительские
