результат был и отличный. Впрочем, кто бы сомневался, ведь имелся уже опыт.
— Эй, парень!
Виктор разом обернулся изготавливаясь к бою. Хорошо хоть с дурру не пальнул, а то было бы весело. Примерно шагах в шестидесяти стоял солдат, как и положено в зеленом мундире, с красными отворотами, и треуголке. Стоит с карабином в руках, направленным в его сторону, нет он не целится, чтобы уж совсем не провоцировать, но как видно готов к любому повороту событий. Судя по отворотам и галунам это драгун, у пехоты они серые.
Понятно. Стражники несут службу по обеспечению законности в городах, а вот на дорогах и просторах страны этим все больше занимаются армейцы или бояре, посредством своих боевых холопов. Но тут земли государственные, а у великого князя боевых холопов отродясь не водилось, на то у него раньше была дружина, а теперь регулярная армия. Ну, как регулярная, так пока в зачаточном состоянии, переходное такое положение от дружины, во всяком случае, подавляющее большинство конницы, посадская, а пехоты стрельцы.
Либо донес кто, что здесь, у реки, частенько кто-то палит из огнестрела, или сами услышали звуки выстрелов и поехали проверить. Однако как бы то ни было, Виктор так же направил оружие в сторону солдата, и как и он не стал брать его на прицел, как бы говоря, что готов постоять за себя.
— Чего тебе, служивый?
— Ты бы карабин-то положил бы на землю.
— Коли хочешь поговорить, то я готов, а вот оружие не положу. Да ты не серчай, служивый, почем мне знать, что ты не тать, честный мундир на себя надевший. Тем паче, я так думаю, что тут вас ну никак не меньше пяти и остальные меня сейчас выцеливают.
— Умен. Но ствол от меня отверни.
— Дак и ты не целься. И парням скажи пусть выходят, мне все одно со столькими не справиться.
— Ребята, выходим.
А ничего так, грамотно обложили. Да будь Виктор даже верной рукой, это тот, что друг индейцев, нипочем их не положить. Впрочем, это если изображать из себя стойкого оловянного солдатика, чем здесь грешат очень даже многие, он таких предрассудков был лишен начисто, нравится ком-то изображать из себя ростовую мишень, милости просим, вот только ответной любезности от Волкова нипочем не дождетесь. Ему конечно по голове прилетало уже не раз, но все же удалось не заболеть на этот столь важный в человеческом организме орган.
— И что дальше служивый? — Видя что его перестали держать на прицеле, Виктор спустил курок на предохранительный взвод и забросил ремень на плечо.
— Да-а, задал ты нам задачку. Нет, чтобы татем оказаться, сейчас как положено стрельнули бы и вся недолга, а теперь разбираться надо.
— Ага, да еще и в начале патрулирования.
— А ты почем знаешь, что в начале?
— Утро, и от града не долече, так чего тут думать-то.
— И то, верно. Ладно, садись на свою конягу и поехали на съезжую, пусть там разбираются кто ты есть, — вообще-то назвать боевого коня, конягой драгуну не пристало, ну да Бог с ним.
— А чего вы всполошились, донес кто? — Когда они уже неспешно пылили по дороге, спросил Виктор.
— Не. То мы выстрелы услыхали. Ты прости меня мил человек, коли обижу, но личико у тебя распанахано любо дорого, вот так взглянешь, и сразу казнь на лобном месте мерещится.
— Гадаешь не тать ли я часом?
— Было поначалу, пока вплотную не подошел. С ожогом не понятно, но сабельный удар от работы заплечных дел мастера я отличу.
— С ожогом тоже все просто. Я владел постоялым двором на полпути от Звонграда до Обережной. Места знакомые? Вижу, что знакомые. Так вот когда гульды пришли, мое подворье и пожгли, а семью извели.
— Ладно, чего время-то терять. Дорогу-то знаешь? — Ни с того, ни с сего, вдруг произнес капрал.
— Это куда?
— А куда те надо. В общем, не маленький, сам разберешься, а нам службу справлять надо. Бывай.
Старший патруля осадил коня, развернулся и порысил в противоположную сторону, взмахом велев остальным двигать за ним. Драгуны молча выполнили приказ, правда на лицах застыло недоумение.
— Ворон, а что это было? — Не выдержав спросил капрала, один из солдат, по виду отслуживший ничуть не меньше его самого.
— Ить мы же вместе были в гостях у Крюкова, когда он с войны возвернулся и застолье открыл.
— Знамо дело вместях. Славно погуляли, — довольно улыбнулся драгун.
— А помнишь, что он сказывал про осаду крепости? Помнишь как он поминал о трактирщике, который устроил гульдам кровавую баню.
— Дак, что-то такое припоминаю. Больно много выпито было.
— Стало быть, про то, что того трактирщика поуродовали до звериного обличия ты не помнишь.
— А вот про какого-то урода с пожженным лицом, помню.
— Ну, слава тебе Отец небесный, хоть что-то помнишь.
— Погоди, так ты думаешь…
— А чего тут думать, сабельный удар ты сам видел и то, что рана та не застарелая видно даже нашему молодняку и на ожоге кожа еще розовая. Да и тать иначе себя вести станет. Так что все одно к одному.
Опять златые церковные купала, опять над землей плывет малиновый звон, какого во всей Брячиславии нипочем не услышишь, даже столица уступит в этом Звонграду. Кто знает, может мастера были особенно искусными, а может место это особо располагало к благозвучию церковных звонниц, да только нигде более не слышится эта мелодия так, как в этом месте. Люди доходившие до столицы Сальджукской империи, откуда пошла новая вера, утверждали, что и та уступит первенство по сути небольшому славенскому граду. Ну, это правда смотря с чем сравнивать, как с империей, так да, а как со славенскими княжествами, так и не малый вовсе получается, а нечто среднее.
Виктор и сам не понял, в какой момент Звонград для него стал родным. Вот подъехал к нему и словно воздух изменился, даже себя поедом грызть позабыл, а уж с чувством вины, за погибших на постоялом дворе он и спать ложился и рассвет встречал, потому как когда бы не лег, просыпался еще затемно. Но вот здесь на время отпустило, впрочем, как только звон оборвался, так и черные мысли вернулись. Слишком долго он отсутствовал, за это время можно было гульдам пустить кровушку и не раз. Но ничего, чай не прохлаждался, готовился к предстоящему.
Оно можно было и не заворачивать в град, да только решил отчего-то побывать в таверне где раньше Голуба обреталась, где они впервые встретились. Виктор и не думал, что она успела для него стать чем-то большим, чем просто матерью его дочери, ведь в сердце всегда жила молодая и разбитная Смеяна, но вот странное дело, после случившегося жену он вспоминал часто, не чаще чем дочь, но все же, а вот боярышню, раз два и обчелся. Даже сейчас вспомнил как-то вскользь. Может права людская молва, с глаз долой из сердца вон. А как же Голуба? Дак и тут молва в сторонке не осталась, имея не ценим, потерявши плачем. Нет, все же никакие постулаты, даже веры, не сравнятся с молвой народной, потому как все это вымучено и выстрадано, и цена за то уплачена не малая, жизни человеческие, а может это все же от Бога, ведь кто отмеряет нам чашу страданий…
Так, стоп. Страдалец. Чего сопли развел, словно бразильском сериале. В монахи, грехи замаливать один черт не пойдешь, эвон оружием обзавелся, так просто, ради веселья. Ты мстить собрался, а раз так, то нечего из себя разыгрывать рыцаря печального образа или ярого поборника веры, коя учит прощать врагов своих. Так что же, в трактир не ехать? А вот в трактир нужно, хотя бы потому что снеди у тебя нет никакой, все вышло.
Кислый запах выпивки, квашеной капусты и давно немытых тел завсегдатаев, дело к вечеру, так что подтягиваются страдальцы, несут заработанные за день копейки, как заработаны, то вопрос иной. Кто-то
