пошел к начальнику станции и которую тот подписал, направив меня в окно № 9, то, с которого я начал свои скитания. В окне № 9 на моей бумаге сделали какую-то пометку, после чего я проследовал к окну № 5, откуда вышел сотрудник, взявший в кассе № 9 билет и вручивший его мне. С этим билетом я снова побывал у начальника станции, где получил плацкарту. Так я приобрел билет до Сурабаи.
Экспресс малам состоял из одних вагонов второго класса. Билет вместе с плацкартой стоил всего тысячу рупий. Меня это вполне устраивало — как-никак экономия. В дневном поезде кроме вагонов второго класса есть и вагоны первого класса (2 тысячи рупий). Вздумай я ехать дневным поездом во втором классе, это произвело бы неблагоприятное впечатление. Есть здесь еще настоящий экспресс (3600 рупий) и безумно дорогой поезд со спальными вагонами и всяческими удобствами (около 6 тысяч рупий). И все же мое намерение ехать экспрессом малам вызывает у всех недоумение, думают, что я что-то перепутал, чего-то не понял. В посольстве меня отговаривали, на вокзале старались втолковать, что мне нужен другой поезд и меня ввело в заблуждение слово «экспресс», что в Индонезии экспресс не такой, как в Европе, и мне следует ехать лимексом или бимой (шикарный ночной экспресс с удобствами). Мои доброжелатели успокоились лишь после того, как я сказал, что прекрасно знаю все об индонезийских экспрессах, но мне, специалисту по национальной культуре Индонезии, подобная поездка даст прекрасную возможность ознакомиться со страной и ее жителями. Если так — другое дело. Если я иду на жертвы во имя науки, меня не будут отговаривать от поездки избранным мной поездом.
Вагон набит до отказа. На лавках, сплетенных из ротанга, мест не хватает. Несколько человек расположились на полу, и никого это не удивляет. Все время снуют разносчики. Торгуют напитками, всевозможной едой, плетеными веерами. Пришел даже бродячий книготорговец. Предлагает какие-то детективы, индонезийские газеты, английские журналы. Когда я отказываюсь, молодой человек доверительно шепчет: «Не хотите ли порно?» На положительный ответ он, по-видимому, не рассчитывал, так как, не дождавшись ни слова, исчез. Спросил так, на всякий случай.
За окном вагона сельский пейзаж, напомнивший мне Польшу. Желтые поля чередуются с зелеными. Плантаций риса пока не видно. Они появятся ближе к Сурабае. В ручьях, мимо которых мы проезжаем, часто можно увидеть сердцевидные, похожие на польские нереды загоны для рыбы.
В Сурабае я поселился в лосмене — небольшой дешевой гостинице — и сразу отправился к редактору «Сурабая пост» господину Абдул-Азизу, с которым у нас есть общие знакомые. От него узнал, что завтра в связи с праздником урожая на острове Мадура будут происходить традиционные гонки бычьих упряжек — излюбленный национальный спорт мадурцев. Мой новый знакомый сказал, что мне непременно нужно туда съездить.
На следующий день бемо[11] привез меня в порт. В поисках причала, от которого отправляются суда на Мадуру, наткнулся на пост — не то армейский, не то полицейский. Солдатам, видно, хотелось поболтать. Они угостили меня кофе, жареными бананами. Посмеялись, пошутили. Потом комендант дал одному из парней ключи от своего автомобиля, и меня отвезли прямо, на корабль.
Суденышки, курсирующие туда и обратно по Мадурскому проливу, были набиты битком. Впрочем, для Индонезии это обычное явление. Крупногабаритный багаж лежал даже на крыше, там же разместились некоторые пассажиры. Кондуктор, которому приходилось, словно кошке или обезьяне, лазать по всему судну, во время пути собирал плату за проезд (25 рупий). Никаких билетов, никаких формальностей.
Сойдя на берег, узнал, что мне предстояла еще поездка на автобусе или такси. 113 километров! Знал бы — не поехал. Нашел автобус, который, как водится, набит людьми. Однако втиснулся, кто-то всей своей тяжестью лег на мою спину, от духоты нестерпимо захотелось пить. По пути ни разу не попались мои любимые джеруки! Были какие-то неизвестные мне мелкие плоды, которые едят неочищенными. Но их покрывал такой слой пыли, что я не решился попробовать, а манго не люблю.
Несколько человек вышло, меня приглашают сесть на освободившееся место. Но куда там! Пока я протискивался, его заняли пожилой мужчина и юноша. Через минуту освободилось место около меня. Я уж совсем было собрался сесть, как вдруг к нему подлетел молодой человек и, опередив меня, уселся. Но тут один из пассажиров сделал ему замечание: так вести себя некрасиво, второй раз молодые люди не дают сесть человеку постарше. Юноша, смутившись, встал, а вступившийся за мои интересы пассажир извинился передо мной по-английски. Я поблагодарил его по-индонезийски. Завязалась общая беседа. Меня спросили, откуда я, куда еду. Наверное, на гонки в Памекасан? Ну что ж, я приеду вовремя: состязания начнутся в одиннадцать. Карапан сапи (бычьи бега) будут проходить на стадионе. Выйдя из автобуса, попрощался со всеми, пожав не менее десятка рук.
К сожалению, я не мог в пути фотографировать: вначале мешала толчея, а потом я оказался у окна в левой стороне автобуса, где ничего любопытного не было. Все интересное проплывало справа — поля, террасами спускавшиеся к морю, берег моря с бесчисленными рыбачьими лодками, солеварни.
Пляжей на берегу нет, хорошо видна топкая, заливаемая во время приливов прибрежная полоса и стоящие неподалеку от берега на якорях небольшие суда, среди них прелестная белая лодочка с двумя гребцами по бортам. Впервые видел, как делают лодку-долбленку.
Наконец въехали в город. Остановились на небольшой базарной площади около католической церкви, которую я сначала принял за протестантскую. Меня сбил с толку большой щит с надписью «Gereja katolik». Подобными щитами оснащены все индонезийские учреждения, а также протестантские церкви. На костелах они встречаются сравнительно редко. К стадиону меня подвозит бечак (велорикша).
Купив за 25 рупий билет, прохожу на переполненный стадион. Решив, что самое удобное место около судейской трибуны, направляюсь туда. Вместо пропуска держу кинокамеру. Перешагиваю через ограждение и оказываюсь перед трибуной. Какой-то чиновник в форме наклоняется ко мне, кричит, чтобы я шел к месту старта — оттуда удобнее снимать. В ту же минуту рядом со мной вырастает солдат в полном обмундировании (правда, без винтовки). Чиновник бросает какую-то бумагу, солдат поднимает, и мы с ним идем до ближайшего поста, где меня вместе с бумагой передают следующему солдату, тот ведет меня дальше, до третьего солдата. И вот я на старте. Здесь уже вертится несколько человек с кинокамерами: какой-то толстяк, немец или австриец, без умолку болтающий со своей спутницей, японец, идонезиец с Мадуры, оказавшийся кинооператором-любителем, и молодой человек, студент из ФРГ, изучающий производство батиков в Джокье.
Но вот на стадионе появляется группа людей — в широких брюках, блузах и в одинакового цвета головных платках. Они сопровождают пару быков, спокойно идущих к старту. У стартовой линии их, дергая и толкая, устанавливают, гладят головы, морды, время от времени какому-нибудь быку вливают в ухо воду и потом выливают. Смысл этой процедуры для меня остался неясен — то ли она доставляет животному удовольствие, то ли раздражает его, побуждая бежать быстрее. На быках яркая, многоцветная упряжь, местами позолоченная, увешанная флажками и зонтиками. Животные впряжены в повозки — нечто вроде коротких саночек, на которых сидит возница.
Итак, обе участвующие в забеге упряжки стоят на белой стартовой полосе. Раздается сигнал, возницы усаживаются поудобнее, погонщики поднимают палки, снабженные шипами, судья взмахивает флажком, и на бедных животных обрушивается град ударов. Обезумевшие от боли, они берут с места в карьер, все увеличивая скорость. Возницы держатся за хвосты. Упряжки несутся по полю, пересекают линию финиша, поворачивают и останавливаются. Мегафоны сообщают результат забега. Победители ликуют. Солдаты прогоняют темпераментных болельщиков, выбежавших в пылу состязания на поле. Мне понятен их азарт — зрелище так возбуждает, что и мне трудно устоять на месте. Остаться равнодушным просто невозможно. Я был увлечен не меньше, чем остальные зрители, мысленно подгонял животных, горячился. А ведь мне, по существу, должно быть все равно, кто выиграет, какая упряжка придет первой. Другое дело — мадурцы. Это их традиционный спорт, у каждого свои фавориты, за которых они болеют. Страсти накаляются до предела.
Во втором туре случилось так, что измученные животные легли на землю, отказываясь бежать. Служителям пришлось оттаскивать всю упряжку за линию старта. Быков подняли на ноги, ласково что-то сказали. Их нужно было заставить снова встать у стартовой полосы в ожидании сигнала и снова принять серию ударов. А погонщики не жалели сил, о чем свидетельствовали окровавленные бока животных.
Погонщики хлопочут около быков, упряжки мчатся по полю, а я бегаю вдоль стартовой линии — пот заливает глаза, капает на аппараты, стирать его нет времени, — снимаю фильм, фотографирую, меняю пленку.
