Между идеологией и наукой

последствиях, повели себя как соблазнители и обманщики. Ведь уже в середине 90-х годов, когда в реформе была достигнута желанная необратимость, они с откровенным глумлением говорили, что всегда знали, к каким бедственным последствиям приведет эта реформа.

Первое направление в подготовке к главным действиям реформы (разделения общего достояние СССР, приватизации промышленности, ликвидации колхозно-совхозного строя на селе) заключалось в дискредитации советского типа хозяйства посредством теоретических, весьма туманных рассуждений. Началось с обвинения советского хозяйства в огосударствлении.

В.В. Радаев и О.И. Шкаратан писали: «Этакратизм не обязательно следует за капитализмом и не стоит выше него на лестнице общественного процесса. В самом деле, этот строй не дал более развитых по сравнению с капитализмом производительных сил, не обеспечил населению более высокого уровня материального благосостояния, не ликвидировал наемного характера рабочей силы, не поднял человека на действительно новую духовную высоту. В нем есть свои эксплуататоры и эксплуатируемые, своя система норм и ценностей, свои представления о социальной справедливости свои экономические законы. Мы выбрали в качестве общего образца Советский Союз, ибо его можно признать классическим вариантом…

Даже при неглубоком рассмотрении экономических отношений этакратизма сразу бросается в глаза их нерациональность. Экономическая деятельность практически на всех уровнях предстает как цепь неэффективных решений — навязываются заранее несбалансированные планы и подавляются проблески живой инициативы работников, растрачиваются дорогие, чрезвычайно дефицитные ресурсы и возводятся гигантские, никому не нужные объекты, ведется всеобщая битва за урожай, после которой готовому продукту позволяют преспокойно догнивать на складах» [29].

Сейчас, сравнивая советское хозяйство с той экономикой, что экономисты-реформаторы сконструировали «выше него на лестнице общественного процесса», эти тирады выглядят как наглая ложь или несусветная глупость. Как будто история издевается над этими интеллектуалами.

Скажем прямо, вся эта рать ставших вдруг антисоветскими экономистов и социологов выполняла позорную роль дымовой завесы реальных сил, которых нисколько не интересовали теории и всякие капитализмы-социализмы с этакратизмами. Их конкретная и ограниченная цель заключалась в захвате огромных богатств, созданных за 70 лет советским народом. Но здесь мы останавливаемся именно на дымовой завесе, поскольку «сознание определяет бытие». Надо туман хоть немного развеять, а то разденут до нитки.

Реальные силы (альянс коррумпированной части номенклатуры и преступного мира с «иностранными военными советниками») начали процесс дискредитации советского хозяйства уже в 1986-1987 гг. — просто орудуя цензурой.30

Началась большая кампания по мифотворчеству относительно частной собственности. Представление о ней было поднято на небывалую в мире, религиозную высоту. Академик-экономист (!) А.Н.Яковлев писал в 1996 г.: «Нужно было бы давно узаконить неприкосновенность и священность частной собственности».

Известно, что частная собственность — это не зубная щетка, не дача и не «мерседес». Это — средства производства. Единственный смысл частной собственности — извлечение дохода из людей («Из людей добывают деньги, как из скота сало», — гласит американская пословица, приведенная М. Вебером). Где же и когда средство извлечения дохода приобретало статус святыни? Этот вопрос поднимался во всех мировых религиях, и все они, включая иудаизм, наложили запрет на поклонение этому идолу (золотому тельцу). В период возникновения рыночной экономики лишь среди кальвинистов были радикальные секты, которые ставили вопрос о том, что частная собственность священна. Но их преследовали даже в Англии. Когда же этот вопрос снова встал в США, то даже отцы- основатели США, многие сами из квакеров, не пошли на создание идола, а утвердили: частная собственность — предмет общественного договора. Она не священна, а рациональна. О ней надо договариваться и ограничивать человеческим законом.

Между тем, философы стали доказывать, что лишь частная собственность является правовым феноменом. Надо, мол, коллективную, общенародную и государственную собственность немедленно как-то раздать, чтобы смыть с себя клеймо разбойника.

Выступая в 1992 г. в Германии, Горбачев так оправдывает свою деятельность по ликвидации советского строя: «Отличительной особенностью советской тоталитарной системы было то, что в СССР фактически была полностью ликвидирована частная собственность. Тем самым человек был поставлен в полную материальную зависимость от государства, которое превратилось в монопольного экономического монстра» [90, с. 187-188].

Откуда вытащил эту мысль функционер КПСС, всю жизнь после МГУ карабкавшийся по номенклатурной лестнице? Из советского обществоведения для элиты — без опоры на Маркса его проклятья «советской тоталитарной системе» были бы просто ругательствами, не имеющими смысла. Надо сделать это неприятное отступление.

Ясно, что при создании в СССР общества, основанного на началах социальной справедливости и обобществленного хозяйства, представления Маркса о таком строительстве имели принципиальное значение. А как видел Маркс преодоление капиталистического способа производства? На этот вопрос он отвечает в «Капитале» таким образом:

«Бьет час капиталистической частной собственности. Экспроприаторов экспроприируют.

Капиталистический способ присвоения, вытекающий из капиталистического способа производства, а следовательно, и капиталистическая частная собственность, есть первое отрицание индивидуальной частной собственности, основанной на собственном труде. Но капиталистическое производство порождает с необходимостью естественного процесса свое собственное отрицание. Это — отрицание отрицания. Оно восстанавливает не частную собственность, а индивидуальную собственность на основе достижений капиталистической эры: на основе кооперации и общего владения землей и произведенными самим трудом средствами производства… Там дело заключалось в экспроприации народной массы немногими узурпаторами, здесь народной массе предстоит экспроприировать немногих узурпаторов» [87] (выделено мной — С. К.-М.).

Итак, не национализация и не восстановление общины, а индивидуальная собственность — что-то вроде «ваучерной приватизации» по Чубайсу. Затем эти индивидуальные собственники вступают в отношения кооперации с образованием ассоциаций свободных производителей.

Во время дискуссии о политэкономии социализма это положение «Капитала» вызвало недоумение. Почему надо восстанавливать «индивидуальную собственность на основе достижений капиталистической эры»? Почему не строить сразу общенародную собственность на основе общинной культуры и достижений некапиталистической индустриализации? Разве это значит «повернуть назад колесо истории»?

В СССР Э.В. Ильенков так интерпретировал это положение Маркса, отталкиваясь от реальной практики русской революции и национализации промышленности: «Дело, на мой взгляд, заключается в том, что после осуществления коммунистическим движением первой своей акции — революционного превращения «частной собственности» в собственность всего общества, т.е. в общегосударственную и общенародную собственность, перед этим обществом как раз и встает вторая половина задачи. А именно — задача превращения уже учрежденной общественной собственности в действительную собственность «человека», т.е., выражаясь языком уже не «раннего», а «зрелого» Маркса, в личную собственность каждого индивида.

Ибо лишь этим путем формальное превращение частной собственности в общественную (общенародную) собственность может и должно перерасти в реальную, в действительную собственность «всего общества», т.е. каждого из индивидов, составляющих данное общество» [88].

Но это — вольная трактовка умозрительных идей Маркса. У него действительно не предусмотрено, что «экспроприация экспроприаторов» приводит к переходному состоянию государственной и общенародной собственности, которую лишь впоследствии надо делить, превращая «в личную собственность каждого индивида». Да и никак это не вяжется с реальным ходом событий в СССР.