обладал несколько расширенными, если можно так выразиться, по сравнению с другими людьми способностями.
Я слышал, что в последнее время Гена был поглощен какой-то проблемой, о которой ни с кем не хотел говорить, но чего она касалась, я не знал. Нельзя сказать, что, узнав, я был сильно удивлен. С Таманцевым я был знаком не первый год и уже почти ничему не удивлялся.
— Все же это моя бывшая профессия, — усмехнулся Гена. — Когда я учился, о Христе нам рассказывали несколько по-другому. Но меня же отправили в отставку за плохое поведение, так что теперь я имею полное право узнать правду, а не только то, что написано в их святейших учебниках. Вот я и начал узнавать. В прошлом году я пообщался с одним интересным человеком. Старец, ярый христианин, отшельник, живет один в лесу, где-то в Карелии, — ни электричества, ни телефона, ничегошеньки. Один в зимнем домике с собакой и лошадью. В народе говорят, что он наложением рук чуть ли не рак лечит. Знаешь, Этьен, умнейший он человек оказался, в прошлом доктор исторических наук, академик. Не знаю уж, что его туда занесло. Он снизошел до меня, простого смертного, правда, я умолчал, кем на самом деле раньше был, а то бы выгнал сразу — уж больно верующий. Так вот, сказал я ему, что думаю о Христе много, сомневаюсь. А он мне возьми да и скажи, что, дескать, в Христе сомневаться не надо, потому что он на самом деле жил, как все люди, и человеком был, и родился, и умер, и много хорошего всем сделал.
Академик тот, старец, — продолжил Таманцев, — еще в молодые годы, когда в науке господствовал атеизм, кандидатскую писал о Христе, доказывая, что того не существовало и его выдумали. Писал-писал, исследования проводил и доисследовался до того, что нашел неоспоримые доказательства, что Христос жил на самом деле. Тогда ученого этого чуть в лагеря не отправили, так что тему диссертации ему пришлось изменить, а вот исследования свои он не оставил. Добивался я, чтобы он дал мне свои материалы, но он уперся — и ни в какую.
Я не поверил, что Гена сдался. И как оказалось, правильно. Закурив, Таманцев продолжил:
— Не получилось по-честному, пришлось не очень по-честному. Но диссертацию его, так или иначе, я раздобыл и пошел уже от нее плясать. В каких только архивах не пересидел за это время: в Египте был, в Иерусалиме, в Риме, вот в Париже теперь оказался. Кое-где пользовался своими церковными связями, но уже неохотно как-то мне помогают. Ну да ладно.
Нашел я записи о человеке по имени Иисус из Ниневии. Объявился этот Иисус примерно в 5 году до нашей эры в тех краях, которые нынче стали Израилем и Палестиной. Как он появился на свет — неизвестно, но прибился он ночью чуть ли не в чистом поле к торговому каравану. Было ему на тот момент около десяти лет. Караван принадлежал мужчине, который, несмотря на то что был много лет женат, оставался бездетным. Звали этого человека Иосиф, был он иудей и торговал скотом. Хороший оказался человек. Он и его жена Мария усыновили мальчишку и назвали Иисус (ребенок не сказал, как его зовут). Рос он смышленым, даже чересчур. Уже в двенадцать лет стал помогать отцу в торговле, писал, считал — как будто сам научился. Отец у него не дурак был, стал сыну покупать книги, деньги платил за учебу. Ну и стал тот малец расти вроде философом, хотя и руки на месте были — смастерить мог что угодно, все у него получалось. Правда, здоровьем был не очень — голова кружилась, ел плохо, сны по ночам всякие запутанные видел, а как исполнилось ему девятнадцать, запел как-то раз в пустыню и пропал. Две недели искали с собаками, да так и не нашли. Через месяц вернулся как ни в чем не бывало — г даже в той же самой одежде. Ничего не объяснил, сказал только, что заблудился и плутал, рассказывал о том, как видел людей, которые будут жить через несколько тысяч лет, и тех, кто жил много тысяч лет назад, и один раз упомянул даже, что теперь на него, дескать, последняя надежда, чтобы все на свете люди не погибли, а стали жить лучше и чище. Он даже проповедовал что-то, но над ним все смеялись, говорили, что пустыня его лишила разума, и никому он не был нужен. Даже отец начал его стыдиться, потому как Иисус стал вроде блаженного — ни торговать больше не мог, ни жениться ни на ком не хотел, ничего не делал, только ходил целыми днями по дому из угла в угол и бормотал что-то. Вскоре стал к нему прибиваться какой-то сброд — пьяницы, нищие, преступники, он всех обихаживал, а потом однажды с какими- то бродягами и ушел. Мать и отец чуть последнего рассудка от горя не лишились. А потом подумали, что так, верно, и лучше будет, раз сын совсем с ума спятил.
Прошло несколько лет, — продолжал Таманцев, — и Иисус стал известным. Он так и продолжал бродить по Иерусалимским землям, причем вел себя как шут гороховый: рассказывал-то он о Боге, но сам ходил в лохмотьях и ездил на старом облезлом осле. Да иногда еще и задом наперед. В общем, посмешище было еще то. Однако известен он был не столько этим, сколько тем, что лечил всех подряд, кого по пути встретит и кто ему ласковое слово скажет: несколько раз даже воскрешал мертвых, которые при несчастном случае погибли. Родственники тех, кому он помог, просто молились на него — одежду ему приносили, кормили, жил он у них неделями. Власти им, естественно, почти сразу заинтересовались, но вот поймать никак не могли — то его прятали, то он сам как-то ускользал. Хотя и искали-то его не столько за преступления, а так, из любопытства, мол, что это за бродяга, который такие чудеса творит? Так и жил он лет десять, пока один сборщик податей не сказал, что Иисус, дескать, украл у него много денег. И тут же Иисуса поймали (он и не прятался), и тот сознался, что украл. Правда, украденного при нем не нашли. Да и зачем ему был красть, неясно — его всегда кормили, одежда у него была, да и странствовал он все время в одном и том же белом балахоне, то пешком, то на старом осле, и, казалось, ему ничего и не надо было.
На допросах, когда его спрашивали, куда он деньги дел, сначала молчал, а потом сказал, что потерял. Потом сказал, что отдал «одной женщине». Вел себя сначала как дурачок, потом как сумасшедший, потом стал кидаться на всех, ногтями одного конвоира расцарапал, кусался, оскорблял всех подряд — в общем, повел себя не как блаженный странник, вроде его подменили. Приговорили его к казни за такое поведение, и как только он узнал об этом, сразу успокоился, даже как будто обрадовался.
Дальше, как в Библии написано: распяли его на кресте, умер он, а сборщик податей, который его в краже обвинял, там же рядом с телом Иисуса и повесился. Затем Иисуса с креста сняли и похоронили в пещере. Из пещеры тело исчезло, и несколько его учеников говорили, что Иисус сам из пещеры вышел, сказал, что выполнил свое дело и теперь может быть свободен. Сказал им, что нужно распространять его слова по всей земле, что самое главное — это мудрость, милосердие, любовь, что жизнь после нашей смерти есть, что тело умирает, а душа — нет. И исчез. Вот такие дела, Этьен. Такая биография — исторический подтвержденный факт.
А вот тебе еще одна историческая биография человека, жившего на сотни лет позже, — продолжал Гена. — Жил-был в Средневековье один ученый, художник, исследователь, изобретатель, врач, инженер… все это был один и тот же человек. Догадываешься?
— Леонардо, — других версий у меня не было.
— Совершенно верно, Леонардо да Винчи. И лицом Леонардо был похож на Иисуса один в один. Только в старости, до которой пятнадцать веков назад сам Иисус не дожил. Необычайных способностей человек был, всему миру известен. Смотрел лет на шестьсот вперед своего времени, а в некоторых его изобретениях и чертежах до сих пор никто не разобрался — знаний не хватает. И биография да Винчи в юности — почти одно сплошное белое пятно. Он как будто бы появился из ниоткуда примерно в тридцатипятилетнем возрасте. Чуешь, к чему я клоню?.. А три недели назад в Минске, в Беларуси, пропал ребенок, мальчик…
— А причем тут белорусский мальчик? — спросил я недоуменно. Леонардо и Иисуса я еще мог переварить, но мальчик явно выбивался из общей картины.
— Не перебивай, Этьен. — Гена сделал вид, что нахмурился. — Белорусский мальчик. Очень необычный ребенок. Зовут Иван. Пропал — как в воду канул. Играл днем на площадке во дворе и вдруг исчез — ни следа. Весь город на уши подняли, но не нашли. Мальчишка спокойный, разумный, не хулиганил никогда, ни в какие авантюры не ввязывался.
— Ты к чему мне все это рассказываешь? Не темни, Таманцев.
— Да к тому, — вздохнул Гена. — Позавчера я видел его фотографию. Так вот, ему десять лет, и лицом он в точности как…
— Леонардо, — сказали мы хором. Таманцев сказал это несколько устало, я — с сомнением.
— Уж будь уверен, Этьен, — продолжал Гена. — Леонардо нарисовал сотни автопортретов, в том числе детских, — полное сходство с пропавшим ребенком.
— А откуда ты-то обо всем этом знаешь? Тебе что, докладывают обо всех пропавших детях?
— Нет, не обо всех. Я не Интерпол и не экстрасенс. Просто этот мальчик, как и некоторые другие дети
