Это где-то здесь?
Мы весело продолжаем наш путь. Может, все дело в воде из родника дедушки Стига, но я чувствую, что смогу доехать на велосипеде хоть до края земли. Машин тут нет. Лес подползает все ближе, сгущается вдоль дороги. Некоторое время нас провожает журчащий родник, и Филип кричит, что здесь зимой идеальное место для оляпок[3].
Примерно через час начинается лес. Огромное болото расстилается перед нами. Лишь одинокие низкорослые сосны торчат то тут, то там. Теперь мы действительно чувствуем, что оказались в каком-то ином месте. Далеко от всего: от города, от «Макдоналдса» и от старой доброй Астраканвэген.
Филип останавливается и изучает карту.
— Это Лосиное болото, — говорит он.
Я выжидаю удобного случая и мочусь на край болота. Где-то у нас за спиной барабанит дятел.
— Желна! — мимоходом отмечает Филип.
Я подхожу и заглядываю в карту.
— Далеко еще?
— Нам надо обогнуть болото, и затем — на север, — Филип проводит пальцем по листу карты, карта заканчивается, и палец Филипа зависает в воздухе.
— Этого места нет на карте?
— На этой нет.
— Поэтому люди не доходят туда?
— Наверное.
Мы обходим Лосиное болото. Пара серых журавлей с криком взмывает над водой. «Вот теперь мы и правда среди дикой природы», — думаю я.
Дорога внезапно обрывается. Перед нами стоит дорожный знак, такой ржавый, что ничего не разберешь.
— Сюда, — говорит Филип и едет вперед.
Дальше нет настоящей дороги, лишь тропинка, бегущая вглубь леса. Ума не приложу, как Филип ориентируется?
Внезапно мы словно попадаем в другой лес. Не знаю, где это случилось, но мы как будто миновали невидимую границу. Деревья становятся выше, стволы мощнее, тут и там лежат гигантские валуны, поросшие ковром темно-зеленого мха. Муравейники теснятся, словно многоэтажные дома в пригороде.
Мы видим кучу лосиного помета, от которой еще поднимается пар. Я вспоминаю, как Филип взял в руки собачье дерьмо. Лосиный помет красив. Он похож на продолговатые орехи, которые ничем не расколешь, Кристин настойчиво требует такие на Рождество.
Узкая звериная тропа, по которой мы только что шли, закончилась. Она незаметно исчезла, словно кто-то осторожно стер ее ластиком.
Вела ли она в никуда? Или это где-то здесь?
Мы останавливаемся, оглядываемся, воздух насыщен запахами леса и влагой.
— Неужели такие места еще остались? — удивляется Туве. — Мы словно попали в другое время.
Мы прячем велосипеды в зарослях елового молодняка. Там их никто не найдет.
Филип доволен.
— Здесь настоящий лес, — говорит он и поднимает тяжелый рюкзак. Заяц слегка помахивает лапами.
Костер разгорается. Я действую машинально.
Мой взгляд устремлен в никуда, мои мысли где-то далеко.
Порой кажется, что какая-то часть меня самого пытается уйти, будто я на грани раздвоения. Я вот- вот покину сам себя. Я воображаю, что это моя душа просится на волю. Она рвется и дергается, пытаясь освободиться и покинуть этот кусок плоти, крепко держащий ее.
Если мы разделимся, если мое внутреннее «я» действительно ускользнет и оставит меня, понятно, что я умру. Мне приходилось слышать рассказы про околосмертные переживания. Интересно, я испытываю сейчас именно это?
Нужно что-нибудь попить. Попить и съесть.
Я тащусь к краю болота. Опускаю голову, глотаю бурую воду. Сижу некоторое время, задыхаясь, собираюсь с силами. «Не спать, — думаю я. Не сейчас».
Я взбираюсь обратно на вершину горы, долго лежу, закрыв глаза, и жду, пока дыхание успокоится.
Я лежу совершенно тихо, вдруг мне кажется, что я слышу какой-то звук. Я осторожно поднимаюсь, прислушиваюсь, принюхиваюсь, но не чувствую никакого чужого запаха.
Нужно быть как лиса
Мы идем по лесной просеке. Впереди — Филип с зайцем. На голове Филипа военный шлем, обтянутый зеленой сеткой, Филип похож на командира взвода. Кажется, что мы не в Швеции. Больше напоминает фильм о войне во Вьетнаме. Я держу наготове в руке лист папоротника, чтобы отгонять мошек, которых может привлечь ранка на моей ноге. Но мошек нет, наверное, слишком рано. А может, в лесу нет никаких мошек?
Филип сообщает о птице, чье пение мы слышим:
— Ополовник.
Я насчитываю семь белых птичек с длинными хвостиками. Они перепархивают с дерева на дерево. Над болотом проносится ястреб-тетеревятник.
Мы направляемся к гребню горы. Туве поскальзывается у подножья. Я хватаю ее за руку. Притягиваю к себе, она обхватывает меня рукой и прижимается. Мы стоим так несколько секунд или целую вечность. Затем догоняем остальных.
Перед нами еще одно болото. Стараясь соблюдать равновесие, мы прыгаем с кочки на кочку. Внезапно кочка, на которую наступает Манни, уходит из-под ног, и он плюхается в воду. Манни стоит на коленях в воде и чертыхается. Пия-Мария смеется над ним.
Мы добираемся до другого берега, Филип останавливается и указывает на кроны сосен.
— Глядите, какие они редкие. Это глухари поели хвою. Зимой они почти ничего другого не едят.
— Они правда питаются сосновыми иголками? — спрашиваю я, потому что мне с трудом верится, что крупная птица может довольствоваться такой скудной пищей.
Филип презрительно усмехается моему невежеству.
— Нет ничего более полезного, чем сосновая хвоя, — говорит он. — В ней содержится больше витамина С, чем в апельсинах.
— Да ладно! — восклицает Туве.
Все пробуют на вкус сосновые иголки, мы идем дальше и жуем их, хотя Филип говорил, что хвою нужно долго варить, чтобы извлечь витамины.
Я внимательно рассматриваю сосны. Часть деревьев почти без хвои. Сквозь голые ветви просвечивает голубое небо.
Внезапно Филип останавливается. Он поднимает руку и садится на корточки. Мы делаем то же самое. Я вглядываюсь вперед, ожидая увидеть там глухарей, но к своему удивлению обнаруживаю лисицу, лежащую на большом камне. Она глубоко спит и не замечает нас. Я смотрю на лису. Солнце освещает камень, и ее рыжий мех кажется огненным. Очень красиво. «Значит сегодня должно быть тепло», — думаю я.
