— Так их, Толян! Подумаешь, Ромео и Джульетта двадцатого века! Развели тут трагедию в пяти актах, с прологом и эпилогом.
И только теперь я догадался, что про сон он нарочно, чтобы Славу подразнить. А я ему помог своим дурацки смехом.
Я рассердился очень. Сказал:
— Ты сам в нее влюблен, я знаю. Тебе завидно, вот ты и дразнишься.
Сразу сделалось тихо-тихо, словно за столом никого нет. Все перестали есть и пить, все смотрели на Мишу. А он покраснел, даже шея стала красная, процедил сквозь зубы:
— Этот номер тебе даром не пройдет.
Встал и тоже ушел, не допив чай.
Вера сказала негромко:
— Нельзя же так, Толя!
Но тут за меня вступился Борис:
— Нет, можно! Можно и даже нужно. Надо вещи называть своими именами. И давать надо по рукам за хамство. А то на наших глазах пошляки всякие насмехаются над высокими чувствами, а мы молчим. Молодец, Толя!
Они стали спорить, педагогично это или не педагогично, когда называешь вещи своими именами. А я напряженно думал, как мне от Миши спастись. И от Славы тоже. Ведь и он кулак мне не зря показывал.
Наконец решил, что мудрее всего будет не попадаться им на глаза. Хотя бы временно. Пусть поостынут. И на раскопки ходить пока не следует. Лучше к Сашке…
Я нашел его в саду, под кустом черной смородины. Лежит на животе, руками голову подпер. Перед ним самодельный блокнот из разрезанных тетрадных листов.
Увидел меня, спросил сразу:
— Который час?
— Девять скоро. А что?
— Значит, в моем распоряжении еще час. Надо спешить.
— Куда?
— Через час ты меня больше не услышишь.
Вот с кем не поскучаешь! Всегда весело с ним.
— Улетишь на метле в космос? Или нет! Превратишься в невидимку и будешь бегать голым по деревне.
Сашка шутки не принял, холодно посмотрел на меня:
— Тогда бы я сказал: ты меня больше не увидишь. А я говорю: не услышишь.
— А, знаю! Ты меня заколдуешь, и я ничего не буду слышать.
— Нет. Просто перестану говорить с людьми.
Я вытаращил глаза.
— Почему?
— Научный эксперимент. Хочу выяснить, сколько времени человек может молчать.
И рассказал мне, как родился научный эксперимент. Вчера вечером тетя Маруся, чем-то расстроенная, накричала на него:
— Трещишь, трещишь без умолку. И часа не можешь помолчать.
Сашка тогда решил: что час! И объявил тете Марусе, что с завтрашнего утра вообще умолкает.
— Так и не разговариваешь? — спросил я.
— С ней — уже нет. А с тобой еще час — и тоже все.
— А как ты будешь объясняться? Кушать просить, деньги на кино. Ну, мало ли что еще человеку нужно.
— Вот. — Он показал на самодельный блокнот. — Видишь, я уже с ней разговаривал.
Я прочитал: «Доброе утро». «Дядя Коля когда приедет?» «Нет, говорить не буду». «Завтрак скоро?» «Опять яичница?» «Спасибо».
Дальше шла страница с цифрами, от единицы до десяти, потом страница с алфавитом, старательно выписанным, потом страница с отдельными словами: «Вперед». «Назад». «Налево». «Направо». «Быстро». «Медленно»…
— А это для чего?
— Тут у меня наиболее распространенные слова. Не надо будет их то и дело писать, просто покажу и все. Таким образом облегчатся мои сношения с внешним миром.
Сношения с внешним миром… Какие слова! У меня от зависти остро засосало под ложечкой. Так захотелось сноситься с внешним миром при помощи такого вот блокнотика.
— Знаешь что, Сашка! Я тоже.
— Нет, — сказал он строго.
Я опешил.
— Почему?
— Ты будешь писать, я буду писать — так очень долго переговариваться. Вот я закончу молчать, тогда пожалуйста. Уже будет накоплен некоторый опыт.
— Ладно, — согласился я без особой радости. — Только чтобы мне успеть к школе закончить. А то как уроки отвечать? Ведь если писать, сколько лишних ошибок понаделаешь.
— Тут уж я не знаю. Как выдержишь. Может, ты всего-то час промолчишь.
Я немножечко обиделся:
— Тебя-то во всяком случае перемолчу, вот увидишь! По улице, поднимая пыль, с криками неслись мальчишки. Что-то случилось. Сашка подбежал к забору.
— Что там, Митька?
— На шоссейке бык москвича забодал.
Я сразу представил себе, что случилось. Приехал человек в Малые Катки прямо из Москвы. В гости, к родным. Одну только ночь переспал, утром вышел погулять по деревне. Идет, а навстречу огромный бык. Пригнул голову, летит прямо на бедного москвича…
Прибежали мы — оказалось все не так. Бык забодал не человека, а машину. «Москвич-407». Красного цвета, с большим тюком сверху, на багажнике. Лежит на боку, в канаве, словно устал и прилег немного отдохнуть. Ничего не сломано, никто не пострадал. Только вот щиток радиатора немного помят.
Водитель «Москвича» и его жена, оба уже пожилые, стоят на дороге и ругают друг друга:
— Тореадор несчастный! Ведь говорила тебе, говорила: встань в сторону, пока стадо пройдет.
— Куда в сторону! В канаву, да?
— Хоть бы посигналил! Руки бы у тебя отсохли?
— Сигналить запрещено. Знак видела у въезда в деревню? Ничего не понимаешь, так помолчи.
Сашка сказал:
— Быкам сигналить нельзя. Они еще больше яреют.
— Вот видишь! — обрадовался мужчина.
А женщина накинулась на Сашку:
— Чего вмешиваешься, когда старшие разговаривают?
— Вы не разговариваете, а ругаетесь.
Водитель с женой опять стали спорить, что делать дальше. Она требовала, чтобы он бежал в деревню и достал бы из-под земли трактор, а он доказывал, что все трактора в поле, что надо выйти на шоссе, остановить большую грузовую машину и попросить шофера помочь.
Сашка толкнул меня локтем в бок.
— Айда к клубу!
Мы с ним и еще с несколькими мальчишками приволокли со двора клуба пять здоровенных жердин. Просунули их под машину. Водитель кружил вокруг нас, командовал бестолково:
— Сюда! Сюда! Нет, не сюда! Нет, не туда!..
А жена его, хваталась за жерди:
— Колеса сломаете! Стекла сломаете! Все сломаете! Мы облепили жерди со всех сторон, нажали. «Москвич» медленно, нехотя стал на колеса. Водитель сразу забрался в кабину, завел мотор, вывел машину
