обобщить его кантиански.) В данном случае Кант никакой революции не произвел. Его рассуждение только подводило теоретический базис под давнишнюю практику так называемой прагматической историографии, в которой описание внешней последовательности исторических событий сопровождалось назидательными рассуждениями о нравственных качествах исторических деятелей с претензией даже на выведение общих моральных максим. Если кантовская философия истории оставляла все на месте в рутинной практике историографии, то гегелевская философия истории имела своей целью переосмыслить сам предмет исторической науки, переключить внимание историка с эффектных, но эфемерных политических событий на более фундаментальный уровень, где только и можно найти смысл истории. Знаменитое гегелевское определение гласит: «Всемирная история есть прогресс в сознании свободы, который мы должны познать в его необходимости». В этом суждении была наконец найдена формула примирения свободы и необходимости, правда не без участия рационализированных теологических представлений.
Теперь настало время вспомнить о герое нашего рассказа. Потому и пришел в восторг, ознакомившись с книгой Вико, замечательный французский историк Мишле, что в пору повального увлечения гегелевским историзмом неожиданно для себя открыл некоторые важнейшие идеи Гегеля в сочинении почти всеми забытого итальянца. Уже в предварительном обсуждении замысла своего труда Вико обнаруживает ясное понимание основной проблемы философии истории и неприемлемость крайних решений ее в духе признания либо фаталистической необходимости, либо произвола случайности. Комментируя аксиому 5, он пишет: «Эта Аксиома изгоняет из школы нашей Науки Стоиков, которые стремятся к умерщвлению чувств, и Эпикурейцев, которые делают чувства законом (речь идет об односторонности понимания человека в том и другом учении. —
Уже первый акт, конституировавший человеческое общество, был манифестацией свободы, а не физической необходимостью. Переход к оседлому образу жизни, установление языческого культа, освящение браков и погребений означали «усилие, свойственное свободному сознанию… т. е. обуздание порывов вожделения и придание им другого направления» (там же, 299, 464). И этот акт, вернее, совокупность конституирующих социальных действий была возможна только в той форме, которую позволяло тогдашнее состояние человека, только что вырвавшегося из стихии природного бытия. Вот почему Вико отвергает абстракцию общественного договора, предполагающего существование просвещенного и расчетливого коммерсанта, которого не могло быть в начальный период истории. Возникновение общества — результат решения самих людей. Оно не было принято при ясном свете сознания и рефлексивном рассмотрении возможных вариантов в поисках оптимального. Но это был все же выбор самого субъекта, раздираемого дикими страстями ужаса (перед вымышленными им самим богами) и вожделения, а не физический толчок, понуждающий тело занять в известное время некоторое положение в пространстве.
Вот общее решение загадки философии истории, предложенное Вико: «И то, что делает все это, называется Умом, так как люди, поступая так, поступали разумно; это не Рок, так как у людей был выбор; это и не Случай, так как всегда, когда люди поступают именно так, возникают те же самые вещи» (там же, 471). Единообразие человеческих поступков в различных уголках земли при различных природных условиях свидетельствует о существовании закономерности социального движения, закономерности, которая носит специфический характер по сравнению с физической необходимостью. Социальная закономерность определяется деятельностью людей, обладающих сознанием и волей, причем эти сознание и воля — не константа исторического процесса, а функция этого последнего, т. е. они развиваются или деградируют вместе с ним. Поэтому при анализе исторического прошлого нельзя полностью отвлечься от сознания людей той эпохи, но нельзя и солидаризироваться с ним, ибо оно требует рациональной интерпретации с научных позиций.
Что, кажется, можно возразить против такой методологической установки? Ровно ничего, если бы Вико не именовал социальную закономерность Провидением. Хотелось бы, конечно, сказать: «Ведь это только слово, дань предрассудкам эпохи». Так рассуждал, например, Г. В. Плеханов, называя понятие бога в системе Спинозы простым «теологическим привеском». Но мы уже отмечали, ссылаясь на книгу В. В. Соколова, что так делать нельзя. И тем более не получится это в случае с Вико. Согласно его теории языка, слово никогда не бывает пустым, оно всегда несет мысль и образ. По мере того как развивается интеллект человека, язык теряет образность, становится более абстрактным; но под влиянием прилива чувств образ моментально воскресает и снова побеждает чистую мысль. Это и есть поэзия, по Вико. Так же следует подходить и к интерпретации слова «провидение». Для философской рефлексии оно означает «мировой разум», для религиозного сознания — могучую милосердную силу, способную спасти и вывести на верную дорогу, для поэта — космическую гармонию, излучающую свет любви. По Вико, рефлексия интеллекта способна абстрагировать только то содержание, которое уже заключено в первичном образе воображения, а это значит, что и в самом чистом философском понятии остаются следы мифологической образности. Поэтому провидение Вико имеет сложную структуру мифа, в которой только один компонент входит в теоретическое мышление, указывая на аналогию с общенаучным понятием закона. Как теоретический концепт провидение должно быть включено в общую схему объяснения, и тут сразу же возникает вопрос о том, как надлежит мыслить способ его воздействия на ход мирских событий. И здесь позицию Вико понять нелегко, об этом давно уже идут споры, которые до сих пор не привели к однозначному ответу и вряд ли приведут когда-либо в дальнейшем, ибо в расхождениях между комментаторами больше всего повинна, на наш взгляд, недостаточная определенность воззрений самого мыслителя. Но прежде всего посмотрим, в чем Вико усматривает эмпирические проявления воздействия провидения на ход человеческой истории.
Эмпирический феномен провидения кажется даже банальным: обычное несовпадение между замыслом действия и его результатами. Даже если цель достигнута, что бывает, конечно, далеко не всегда, все равно вместе с реализацией цели всякое действие приносит с собой и нечто такое, чего совсем не имел в виду агент. Поэтому знание индивидуальных намерений и целей недостаточно для понимания общего смысла исторических событий даже при том (явно нереальном) предположении, что нам известны намерения всех без исключения участников события. Согласно теологии, дополнительные и непредвиденные результаты человеческих действий имеют своим коррелятом иные цели и неведомые людям намерения высшего и скрытого от людей ума. Но этого мало. В анализируемом нами понятии есть и еще один признак — заинтересованность высшего и скрытого ума в судьбе человеческого рода, чудесное претворение им слабостей человеческой природы на благо людям и развитие событий в духе коренных
