— Да попался тут один конопатый. Поцарапал слегка, но доберусь. На свидание пошлите еще кого- нибудь. Нужно срочно забрать человека.
Земля замолчала. Должно быть, радист разбудил начальство и наводил справки.
— Забрать надо обязательно, Олень, — сказал Алексей.
— Понял вас, Леший. Послать нельзя — скоро светает. Придется подождать до завтра.
— Где Лунатик? — спросил сердито Щербак.
— Только что поднялся с постели. Повез подарочки. До связи, Леший.
— До связи, — ответил летчик и достал планшет, на котором нашел квадрат, куда пошел бомбить Степан Смолин.
Потом пощупал эфир, нашел друга и сказал ему, прижимая ларинги:
— Есть дело, Лунатик. Загляни в шестую комнату после раздачи подарков.
— Зачем?
— Девчонка там помирает.
— Вечно ты приключения на мою голову ищешь, Леший!
— Надо, Лунатик. Надо.
— Бензина у меня не хватит.
— Курс измени.
— На зенитки нарвусь.
— Я прошу тебя, — Алексей вздохнул. — Я бы сам успел, да лататься придется.
— Ладно. До связи.
И вот теперь, когда поседевший с годами Степан стоял рядом, Алексей догадался, почему так часто ловил на себе настороженный взгляд судьи, ранее непонятный ему.
Смолин посмотрел на часы.
— Ладно, Леший. Срываться надо — посадка кончается. Держи! — он протянул Щербаку руку и, простившись, пружинисто, по-спортивному зашагал к большому самолету, возле которого стоял экипаж в ожидании своего командира.
Щербаку очень хотелось посмотреть, как Лунатик подскочит со взлетной полосы, — у него ведь и раньше был коронный взлет, даже дух захватывало, — но решил не мучить себя напрасно и, ощущая отчего-то тоскливую пустоту в гулком сердце, поехал в суд.
Степан Смолин не спеша поднялся по трапу в самолет, угостил своих девочек апельсинами, что привело стюардесс в обычное смущение, потому что командир корабля баловал их. Потом он прошел в пилотскую кабину, снял галстук и, расслабившись, сел за штурвал.
— Коленька, — сказал он, включив радио и связавшись с диспетчерской аэропорта, — позвони по телефончику, — и назвал номер городского суда.
— Кого спросить, Степан Тимофеевич? — уважительно ответили из диспетчерской.
— Градову.
Смолин слышал, как диспетчер сопел, крутил диск, а потом ответил:
— На приговоре она.
— Ясно, Коленька. Через два часа я снова буду здесь. Сделай милость, приготовь машину. Хоть «санитарку», мне все равно. Очень нужно. До скорого, — и выключил радио.
Он сидел молча и вспоминал другого Лешего — молодого, бесстрашного, как тысяча чертей, который не один раз прикрывал его в воздушных атаках, который щедро подставлял свою машину, чтобы его приятель Лунатик не завалился, вытянул и чтобы, не дай бог, не оробел он от страха и непонятного чувства растерянности перед матерым фашистским асом. И уже совсем иные чувства, чуждые мужской сдержанности, несущие святую память фронтового братства, от которых в иную минуту почему-то скупо блеснет слеза и застучит закаленное сердце воина, стали терзать Смолина, настойчиво требуя соединиться с другим человеком, случайно забытым в бурном потоке будничной жизни.
«Но я еще жив, тысяча чертей! — подумал Степан Смолин. — Я знаю, что мне нужно делать».
А Щербак в этот час стоял в коридоре суда. Время тянулось мучительно долго, и неизвестность ожидания поглотила все его существо. Каныгин, заметив беспокойство друга, который часто поглядывал на часы, сказал:
— Теперь уже все равно, Фомич. Теперь по ихним часам живем.
— Такая нынче у нас планида, Федор.
— Я тут прикинул и с адвокатом по поводу нас посоветовался.
— О чем?
— Чтобы нас вместе держали. Вдвоем сподручнее.
— Типун тебе на язык!
— Лучше о плохом думать, Фомич. Тогда хорошее большей радостью обернется.
— Какой прогноз у твоего адвоката?
— Успокаивал. Божился, что три года не дадут.
Алексей промолчал, говорить не хотелось.
— Гляди, секретарша появилась, — сказал технорук. — Теперь, значит, скоро.
— Приговор без нее сочиняют, — ответил Щербак. — Судейская тайна.
— Тут все продуманно, — вздохнул Каныгин и совсем опечалился, когда увидел возле дверей зала суда двух милиционеров.
Алексей тоже посмотрел на них:
— Подоспело времечко.
— Подошли к причалу, — согласился Каныгин.
— Вид у тебя больно побитый, Федор. Как у собаки. Дрейфишь, что ли?
— Ты не думай, что я тюрьмы испугался. Нет, Фомич. Боюсь, что стыд глаза выест.
И оба старых товарища умолкли, наблюдая за милиционерами. Житейский опыт подсказал им, что эти крепкие парни прибыли в суд, чтобы взять их под стражу сразу же после объявления приговора.
Курсант авиационного училища Щербак вместе с товарищами следил за контрольным прыжком своего однокашника. Жутким оказался этот прыжок: парашют не раскрылся, и курсант, сжавшись в ничтожный комок, упал на зеленую поляну. Его уже не могли спасти ни любовь матери, ни теплые слезы девчонки, где-то тосковавшей по нем. Парни растерялись, дрогнули, отчаяние засветилось в их глазах, и этот видимый страх нужно было немедленно убить, обратив его в добрую веру. Курсант Алексей Щербак сказал командиру: «Разрешите повторить прыжок?» — и зашагал на негнущихся ногах к самолету. Страх не отпускал его, уносил вихрем в небо, в ужас, но он прыгнул, и следом за ним пошли другие.
Тогда Алексею был двадцать один год…
В коридоре появилась секретарь суда и молчаливым взглядом пригласила в зал подсудимых и молодых милиционеров, которые тут же побросали в урну свои недокуренные папироски и направились за ней.
Щербак и Каныгин вошли в переполненный зал, осмотрелись.
На своем обычном месте, к которому привык за дни суда, сидел главный инженер Бурцев, только что выбритый в парикмахерской, — от него шел приятный дух легкого одеколона. Рядом с ним пристроился Тимофей Девяткин, опавший с лица, жалобно пряча синие и глупые глаза, повторяя про себя одно и то же: «Как же я, дурак, напоролся?»
Открылась дверь. Вошли прокурор и адвокат. Они заняли свои места. Стулья в полной тишине капризно проскрипели.
Секретарь суда объявила: «Встать, суд идет!» Прогрохотали сиденья, и перед стоявшей умолкнувшей публикой появились Градова и народные заседатели.
Судьи заняли свои места и тоже остались стоять.
Кто-то шумно открыл дверь.
