— Снимем квартиру. В крайнем случае, комнату — но только на первое время, пока не освоимся.
— А почему ты решил уехать именно сейчас?
— Понял, что исчерпал все возможности в Минске, что надо двигаться дальше, а то это болото засосет — и все.
У казино, в черном бронированном джипе сидел толстомордый мужик — с выражением полного равнодушия и отвращения ко всему вообще. Может быть, он был охранником и ожидал своего хозяина, а, может, приехал с компанией и почему-то не пошел внутрь и дожидался остальных в машине.
— Чем тебя держит Минск? — спросил Толик. — У тебя что, работа здесь интересная, с офигенными перспективами? Или у тебя есть, где жить? А, прописка… Ну, это, конечно, неплохо, но сидеть в этой жопе из-за какой-то прописки как-то странно…
Толик не знал про Криса. Не знал вообще ничего. Я подумала, что, наверно, отъезд Толика пришелся кстати: мне не понадобится ничего ему объяснять.
— Толик, пойми, ты — это ты, а я — это я. Я не могу просто взять и сорваться, как ты. Я — не такой свободный человек. Ты можешь говорить, что хочешь, но я все равно не поеду, не брошу все, пусть ты еще миллион раз повторишь, что бросать мне здесь нечего…
Я говорила ерунду, и мне было стыдно. Я не могла сказать ему, что если бы он уезжал год назад, я бы, наверно, поехала с ним, но не сейчас.
Мы вышли из перехода к почтамту. На ступеньках толпились компании молодежи. Парень с длинными волосами жал на кнопки пейджера.
До отправления поезда на Москву оставалось десять минут. Я и Толик стояли на перроне — он в черных джинсах и старой потертой «косухе», я — в длинной зеленой вельветовой юбке и такого же цвета свитере.
— Я дам тебе знать, когда зацеплюсь там, — сказал Толик. — Вдруг ты еще передумаешь. А сейчас мне пора загружаться в вагон.
Мы поцеловались. Толик взошел по ступенькам, повернулся, помахал мне рукой и скрылся за дверью. Я не стала ждать, пока поезд тронется, спустилась в переход, вышла на привокзальную площадь, подошла к киоску.
— Пиво «Оливария». Откройте, пожалуйста.
Я сделала долгий глоток, потом еще один. Я решила, что буду пить медленно, покупая по одной бутылке — сейчас допью вот эту, потом куплю еще одну, чтобы пить ее в метро, на «Востоке» — еще одну, для троллейбуса, а потом, на своей остановке, еще одну. Или две.
Дискотека
Я нажал на черную кнопку звонка. Дверь открыл Серый, Санин старший брат.
— Саня дома?
Я протянул ему руку. Он согнул пальцы, оттопырил мизинец: «Подрастешь — больше дам». Я убрал руку.
— Счас придет. В магазин поперся. На дискач собрались? Ну, давайте, давайте… — Серый ухмыльнулся. — Можешь зайти пока, подождать его.
Я прошел в прихожую, глянул в комнату. По телевизору шел футбол. Я спросил:
— Кто играет?
— «Бешикташ» — «Динамо— Киев».
— И какой там счет?
— Три-ноль. В нашу пользу.
— Ничего себе…
— Ну а ты думал? Ебут их во все дырки. В том году выиграли Кубок кубков, а в этом возьмут Кубок чемпионов, посмотришь. Ладно, снимай свои «говноходы» и заходи.
Серый оттолкнул меня, зашел в комнату, прыгнул в кресло. Я снял туфли, тоже зашел, прислонился к стене. Серый мотнул головой в сторону дивана.
— Садись.
— Неохота.
— Что, еще насидишься, да? — Серый захохотал.
— Иди ты на хуй.
— Это мне послышалось? А?
Я поглядел на экран. Над стадионом светило солнце. Тень от трибуны закрывала большой кусок поля.
— Не, ты меня не понял, или как? Это мне послышалось?
— Послышалось.
— Ну, давно бы так.
В прихожей хлопнула дверь. Звякнули бутылки. Саня заглянул в комнату.
— Давно ждешь?
— Так, не очень.
Он был уже одет для дискотеки — «клешенные» коричневые брюки и пуловер бежевого цвета, с фиолетовыми ромбиками спереди. На моем пуловере были такие же ромбики, только серые.
— Ну что, пойдем? — спросил я.
— Пошли.
К школе не спеша приближались с разных сторон пацаны и бабы. Было тепло, все шли без шапок и в расстегнутых куртках. До весенних каникул оставалась неделя. Я ни разу еще не ходил в школу на дискотеку. Мог бы ходить уже с сентября, с начала восьмого класса, но Саня все не хотел, а одному было скучно. Сегодня я его еле уговорил.
У крыльца толпились пацаны. Некоторых я наглядно знал — они учились раньше в нашей школе и ушли в «хабзу» после восьмого. Их на дискотеки не пускали, но они приходили все равно, терлись у входа в надежде как-то пролезть, курили и рассматривали баб.
— Э, малые, деньги есть? — крикнул нам пацан в зеленой куртке.
— Нет, — ответил я.
Мы поднялись на крыльцо. У дверей стоял «организатор» Шумский, следил за тем, чтобы не пролезли «чужие».
— Что, ребята, на вечер пришли? Что-то раньше я вас не видел. Не любите культурно отдыхать?
Над сценой в актовом зале моргали три фонаря цветомузыки — синий, зеленый и красный. Играла нерусская музыка — я не знал, что за группа. Человек пятнадцать пацанов и баб танцевали — пацаны своим кругом, бабы — своим. Остальные сидели на стульях, сдвинутых к стенам. Сбоку стоял на столе бобинный магнитофон «Олимп». У стола тусовались Коробкин из десятого «б» и Шевцова из девятого «а». Перед Новым годом в передаче «Моладзи пра музычнае мастацтва» не поставили песню «Модерн токинга», и Шевцова написала на радио письмо. Ведущий тогда объявил, что в новогодней программе будут ставить только те группы, против которых никто ничего не имеет против, а какой-то пацан-«металлист» написал им в письме, что «Модерн токинг» слушать вообще невозможно. Через две или три передачи ведущий зачитал отрывок из письма Шевцовой. Она писала, что ей испортили весь Новый год. После этого ведущий поставил «Ю май хат, ю май сол».
Коробкин включил «Третий альбом», песню «Братец Луи». Еще человек десять встали с мест и пошли танцевать. Шевцова спустилась со сцены, встала в круг с бабами из девятых классов.
