— Уж говорите об этом доктору сами!.. — негодующе вымолвил старший офицер.
— И, наконец, адмирал может и не узнать… Не правда ли, Леонтий Петрович?
— Узнает.
— Почему?
— Команда заявит претензию…
— Верно, скотина Васьков мутит?
— И он, да и все недовольны…
— Так как же вы довели до этого команду?
— Вы думаете, один я?.. Ведь пищей недовольны, Егор Егорыч… Я думаю, будут претензии на вас и на ревизора… По слухам, новый адмирал… справедливый человек… И песня моя спета! — неожиданно прибавил Баклагин с каким-то равнодушием отчаяния…
— Не отчаивайтесь, Леонтий Петрович… Северцов все-таки — мой товарищ… Я доложу, какой вы отличный старший офицер…
— Очень вам благодарен, Егор Егорыч. Не беспокойтесь… Я все-таки буду проситься в Россию и… выйду в отставку, не ожидая, что выгонят… за то, что я безусловный исполнитель… Больше я не нужен, Егор Егорыч?
— Да что с вами, Леонтий Петрович?.. Я думал, вы меня успокоите, а вы…
— Валите теперь все на меня, Егор Егорыч?.. Быть может, ваш товарищ и удовлетворится вашими объяснениями о матросе Никифорове… Да, кажется, он скоро и помрет и не пожалуется…
С этими словами старший офицер ушел и, казалось, только теперь понял, что Пересветов не только плохой моряк и отчаянный казнокрад, но и трус, готовый ради спасения шкуры свалить свою ответственность на своего подчиненного, которого так лицемерно уверял в благодарных чувствах.
Баклагин, этот рыцарь исполнительности и строгости, не ожидал такого предательства от капитана, обязанного отвечать за все на вверенном ему судне.
И Никифоров, умирающий в Гонконге, и подлец капитан, чуть ли не отрекавшийся от своего беспощадного приказания, не выходили из головы старшего офицера. И он с угрюмой тоской думал о позоре суда.
Ведь он видел, что последние удары линьков ложились на синюю спину уже бесчувственного, притихшего человека. Он мог остановить истязание!
До такой исполнительности он еще не доходил в течение своей морской службы!
II
В пятом часу дня корвет «Проворный» под адмиральским флагом на крюйс-брам-стеньге вошел, попыхивая дымком, на гонконгский рейд и стал на якорь вблизи от «Кречета».
Капитан в полной парадной форме только что хотел идти на вельбот, чтобы ехать к адмиралу с рапортом, как сигнальщик доложил вахтенному офицеру, что адмирал отвалил от борта.
— К нам? — спросил капитан, возвращаясь от парадного трапа.
— К нам! — ответил молодой вахтенный офицер, взглянув на адмиральский вельбот.
Капитан рассчитывал поговорить наедине с адмиралом и «подготовить» его на всякий случай по- товарищески к строгости с командой старшего офицера. И, почти растерянный, он снова вернулся к трапу и приказал выстроить команду во фронт, вызвать караул и господ офицеров для встречи адмирала.
Через несколько минут, среди мертвой тишины, на палубу клипера вошел адмирал с новым флаг- офицером и приостановился, чтобы выслушать обычный рапорт вахтенного офицера.
— На клипере все благополучно! Воды в трюме — один дюйм. Больных нет.
Вслед за вахтенным офицером Пересветов с особенной служебной аффектацией подчиненного проговорил несколько взволнованным голосом, причем приложенные к треуголке короткие, толстые пальцы слегка вздрагивали:
— Честь имею донести вашему превосходительству, что на вверенном мне клипере все обстоит благополучно.
— Здравствуй, Егор Егорыч. Давно не видались! — проговорил адмирал, пожимая руку капитана.
С этими словами он направился к офицерам, выстроенным на правой стороне шканцев.
Невысокий, худощавый, без импонирующего адмиральского вида завзятого моряка, а напротив, скромный и простой, не производивший впечатления строгого начальника своим серьезным, моложавым и довольно красивым лицом с темно-русыми бакенбардами и усами, он несколько застенчиво, краснея, подавал каждому офицеру свою маленькую руку в белой перчатке.
Не промолвив никому ни одного из тех любезных или внушительных слов, которыми считают нужным начальники при первой встрече «ободрить» подчиненных, Северцов пошел к выстроенной по обеим сторонам шкафута команде.
Без той молодцеватости в посадке и без зычности в голосе, какими обыкновенно приветствуют матросов адмиралы, — «новый» без всякой внушительности и далеко не громко произнес обычные слова:
— Здорово, ребята!
— Здравия желаем, ваше превосходительство! — ответили матросы.
Но в этом ответе не было того громкого и веселого возгласа полутораста голосов, какой бывает обыкновенно на судах.
Адмирал заметил это. Заметил и напряженно-взволнованные лица людей.
По-прежнему молча спустился адмирал в палубу, молча и внимательно осматривал кубрик, шкиперскую и баталерную каюты, камбуз, заглядывал в некоторые офицерские каюты и только спросил врача, заглянув в пустой лазарет:
— И на берегу нет больных?
— Есть, ваше превосходительство. Матрос Никифоров в госпитале.
— Что с ним?
— Скоротечная чахотка.
— Опасен?
— Очень.
Адмирал пошел дальше, направляясь в машинное отделение.
От сердца капитана отлегло. Северцов, по-видимому, удовлетворился ответом.
И, сопровождая адмирала, Пересветов подумал: «Северцов не такой, как о нем слухи. Не будет придираться. И не к чему! Клипер — игрушка. И, если будет претензия, — он не поднимет истории. Все-таки товарищ, и крепко пожал руку, и не задается… Простой… И из-за чего ему так фартит!» — пробежала завистливая мысль.
Снова ни слова не говоря, адмирал осмотрел машинное отделение, залезал в коридор винтового вала, в трюм и, наконец, поднялся наверх и взошел на мостик.
Кажется, все в порядке, а он молчит, и неизвестно, доволен ли он или нет.
Это молчание беспокоило и капитана, и старшего офицера, и механика, и ревизора.
Адмирал сделал несколько учений. Смотрел и перемену марселей, и пожарную тревогу, и десант, и многое другое.
И ни слова.
Только во время артиллерийского учения подходил к офицерам, заведующим батареей, и интересовался:
— Как угол обстрела вашего орудия? Какова дальность полетов снаряда?
Моряки не умели ответить и конфузились. Никто об этом не спрашивал.
— Надо узнать! — тихо говорил адмирал, чтобы не слышно было замечания.
Адмирал, видимо, не понравился. Все только смотрит, такой серьезный и молчаливый и будто не радуется, что матросы отдают и крепят паруса с поразительной быстротой.
Раскрасневшийся и вспотевший капитан ждал, что хоть после учения, блестящего парусного учения, на котором матросы летали по вантам и разбегались, словно обезумевшие, молчаливый и серьезный Северцов заговорит и похвалит.
Но вместо того он тихо проговорил капитану:
— Напрасна такая быстрота.
Пересветов вытаращил изумленные глаза. Однако почтительно промолвил:
