Призрак Джона Джаго, или Живой покойник

К сожалению, у нас не было свидетелей, чтобы эти показания подтвердить. То ли это обстоятельство обескуражило адвоката, то ли он сам втайне разделял мое мнение о заявлении своего клиента, сказать не могу, но, во всяком случае, говорил он невыразительно и хотя, без сомнения, сделал все, что можно, словам его недоставало искренности и убежденности. Когда, закончив, он занял свое место, Нейоми взглянула на меня с тревогой. То, как держал себя обвинитель, безошибочно указало ей на неуспех защиты, но она не поддавалась отчаянию и мужественно ждала решения мирового судьи. Я не ошибся в своем предвидении того, что продиктует ему долг. Когда он произнес ужасные слова, обязывающие Эмброуза и Сайласа предстать перед судом присяжных по обвинению в убийстве, Нейоми уронила голову мне на плечо.

Я вывел ее на воздух. Проходя мимо помоста для обвиняемых, я заметил, что бледный, как смерть, Эмброуз провожает нас взглядом: решение мирового судьи, по всей очевидности, подкосило его. Сайлас в малодушном ужасе опустился на стул тюремного надзирателя. Не издавая ни звука, он трясся, как загнанный зверь.

Мисс Мидоукрофт возвращалась на ферму вместе с нами и всю дорогу нерушимо хранила молчание. Ничто в ее поведении, на мой взгляд, не свидетельствовало о том, что эта скрытная и суровая дама хоть сколько-нибудь сочувствует узникам. Однако когда, по приходе домой, Нейоми удалилась в свою комнату, мы на несколько минут остались с мисс Мидоукрофт наедине, и тут, к моему изумлению, эта столь безжалостная женщина, обнаружила, что и она, будучи дщерью Евы, способна чувствовать и страдать, как любой из нас, но в своей особенной, черствой манере. Внезапно она приблизилась и положила руку мне на рукав.

— Вы ведь юрист, не так ли? — спросила она.

— Да.

— И имеете какой-то опыт в своей профессии?

— Десять лет практики.

— Как вы думаете… — начала она было, но сразу остановилась; ее лицо смягчило свое выражение, глаза опустились долу. — Впрочем, неважно, — проговорила она смущенно. — Я так расстроена всем этим несчастьем, хотя, быть может, со стороны этого и не видно. Не обращайте внимания.

Она отвернулась. Твердо убежденный в том, что невысказанный вопрос рано или поздно заставит ее разомкнуть уста, я ждал продолжения и не ошибся. Она вновь, неохотно, как бы подчиняясь некоему влиянию, которому бессильно противостоять даже могучее напряжение воли, подошла ко мне.

— Вот вы сами — верите, что Джон Джаго еще жив? — спросила она так страстно, так отчаянно, словно слова сорвались с языка помимо ее воли.

— Я не верю этому, — честно признался я.

— Вспомните о том, сколько выстрадал Джон от моих племянников, — настойчиво продолжала она. — Разве в вашей практике не встречалось случаев, когда в подобных обстоятельствах человек мог внезапно решиться оставить ферму?

Я ответил по-прежнему прямо:

— В моей практике таких случаев не встречалось.

Она постояла с мгновенье, глядя на меня с выражением полной безысходности, потом молча поникла седой головой и пошла вон из комнаты. Я заметил еще, как она возвела очи, и услышал тихое, сквозь зубы: «Мне отмщение, и аз воздам, рек Господь».

Это была эпитафия Джону Джаго, произнесенная женщиной, любившей его.

Когда мы встретились в следующий раз, она уже надела свою обычную маску. Мисс Мидоукрофт снова сделалась той мисс Мидоукрофт, которая могла с нерушимым спокойствием наблюдать, как юристы обсуждают ужасающее положение ее племянников, причем одним из возможных следствий «дела» была — плаха.

В тот же вечер, оставшись один, я, обеспокоенный самочувствием Нейоми, поднялся по лестнице и, легонько постучавшись, осведомился, через дверь, как она. Чистый молодой голос печально отозвался: «Я стараюсь справиться с этим и не стану огорчать вас при встрече». Спускаясь вниз, я ощутил первый укол подозрения в истинном характере моего отношения к прелестной американке. Отчего ее слова тронули меня до слез? Я вышел, чтобы пройтись и без помех поразмыслить. Отчего ее голос звучал у меня в ушах на протяжении всей прогулки? Отчего моя ладонь еще помнила слабое, ледяное прикосновение ее пальцев, когда я вывел ее из зала суда и она пожала мне руку?

И когда ответ явился мне, я принял решение немедленно уехать в Англию.

Вернулся я уже затемно. Лампу в холле еще не зажигали. Помедлив у входа, чтобы глаза привыкли к полумраку, я услышал голос юриста, нанятого нами в защитники.

— Это не моя вина, — доказывал он кому-то с большой горячностью. — Она выхватила документ у меня из рук прежде, чем я ее заметил!

— Вам необходимо его вернуть? — спросила мисс Мидоукрофт.

— Нет, это всего лишь копия. Если ей спокойней иметь его при себе, я не возражаю. Всего доброго.

С этими словами юрист направился к выходу. Я заступил ему дорогу безо всяких церемоний. Я чувствовал неодолимую потребность узнать, в чем дело.

— Кто выхватил документ из ваших рук? — резко спросил я.

Юрист замер. Я застал его врасплох. Однако инстинктивная скрытность профессионала заставила его задержаться с ответом. После короткого молчания с другого конца холла раздался голос мисс Мидоукрофт:

— Нейоми Коулбрук выхватила документ из его рук.

— Какой документ?

Дверь за моей спиной тихонько открылась, и Нейоми, появившись на пороге, сама ответила на вопрос.

— Я расскажу вам, — прошептала она. — Подите сюда.

Только одна свеча освещала комнату. В ее неверном свете я посмотрел на девушку. Мое решение вернуться в Англию немедленно испарилось.

— Господи! — воскликнул я. — Что еще случилось?

Она подала мне бумагу, добытую ею столь странным образом.

«Документ», о котором шла речь, представлял собой копию письменного признания, подписанного Сайласом Мидоукрофтом по возвращении в тюрьму. Обвиняя брата в убийстве Джона, он подтвердил под присягой, что видел, как Эмброуз совершил это преступление.

Выражаясь расхожей фразой, я «не мог поверить своим глазам» и еще раз перечел заключительные слова признания:

«… я услышал их голоса около печи для обжига извести. Они говорили о кузине Нейоми. Я побежал туда, чтобы растащить их, но не поспел вовремя. Я увидел, как Эмброуз изо всей силы ударил Джона по голове своей тяжелой тростью. Покойный упал без крика. Я положил руку ему па сердце. Он был мертв. Я страшно испугался. Эмброуз пригрозил убить и меня, если я проболтаюсь хоть одной живой душе. Он поднял тело и швырнул его в печь для обжит извести, а потом бросил туда и трость. Мы вместе пошли к лесу. На опушке мы сели на упавшее дерево. Эмброуз сочинил историю, которую мы должны были рассказать, если обнаружится, что он сделал. Он заставил меня выучить ее, как урок. Этим мы и занимались, когда к нам подошли кузина Нейоми и мистер Лефрэнк. Остальное им известно. Это мое истинное признание, данное под присягой. Я сделал его по собственной воле и горько раскаиваюсь, что не сделал его раньше.

Подписано: Сайлас Мидоукрофт».

Я положил бумагу на стол и снова посмотрел на Нейоми. Она заговорила — с удивительным самообладанием, с непреклонной решимостью в голосе и во взоре.

— Сайлас оболгал брата, чтобы спасти свою жизнь. В каждой строчке я вижу ложь, трусливую и жестокую. Эмброуз невиновен, и нам надо это доказать.

— Вы забываете, — заметил я, — что мы только что потерпели поражение, пытаясь именно этого добиться.

— Джон жив. Он скрывается от нас и от всех, кто его знает, — продолжала Нейоми уверенно. — Помогите мне, друг Лефрэнк. Нужно дать в газеты объявление о розыске.