серии спектра водорода. Цена — около двух тысяч долларов. Дороже, чем базовая модель, но таковы уж издержки мелкой серийности. Стоил же когда-то наган солдатской, без самовзвода, модели, дороже, чем полноценный «офицерский». И в недавние времена, когда GPS был запрещён ко ввозу в Россию, с машин систему навигации перед отправкой местным дистрибьюторам снимали, что увеличивало их цену. У кустаря-оптика камера без лишней детали была бы дешевле, но цена оказалась бы по карману разве что трамвайному магнату или Императору Всероссийскому...
Научная ценность наблюдений, ведущихся с помощью такой техники, — вопрос отдельный. Может быть, они применимы лишь для выработки навыков у студентов и научных сотрудников младшего возраста. А может, они могут позволить получить ответы на правильно сформулированные вопросы о сути Мироздания. Ну как Резерфорд использовал любимый тогдашними сантехниками свинец и вполне рождественско-праздничные вещички. Ведь кроме вышеописанной золотой фольги для рождественских украшений детские игрушки начала прошлого века включали в себя и сцинтиллятор. Шарик с увеличительным стеклышком; в нём экран из сернистого цинка или чего-то подобного да микроисточник альфа-частиц. Фотоны, выбиваемые из экрана, создавали иллюзию небес взрывающегося шарового скопления... (До хиросимско-фукусимских страхов и «бегства от атома» было ещё далеко — источник излучения в детской игрушке никого не пугал.)
То есть — идут два параллельных процесса. С одной стороны, специализированные научные приборы становятся всё более дорогими и редкими. С другой — технология, подгоняемая неумолимыми законами рынка, приводит к появлению продукции, которую можно использовать для научных исследований. Скажем, вычислительные мощности ныне доступны в немыслимых для недавнего прошлого объёмах. Объём запечатлеваемой видео- и фотоинформации также фантастически возрос со времён светочувствительных плёнок. Возможности компьютерного проектирования и производства позволяют получать по приемлемым ценам оптику весьма высокого качества. К этому добавляются и антибликовые нанокристаллические покрытия — не надо смеяться, уважаемые читатели, я про Nano Crystal Coat со сверхнизким показателем преломления, применяемое в объективах Nikkor...
Вот пример из книги 1980 года — П.В. Щеглов, «Проблемы оптической астрономии». На странице 128 читаем: 'Астрономический негатив размером 35х35 см содержит 2 * 108 элементарных приёмника излучения, каждый из которых может иметь несколько сотен градаций яркости. Если измерительный прибор работает со скоростью одного элемента в секунду, то полное измерение такого негатива займёт 64 года его непрерывной работы'. Так. Вот довольно синхронно выпущены два бюджетно- полноматричных фотоаппарата: Nikon D600, который уже несколько недель стоит на полке ближайшего магазина, и ожидаемый к концу года Canon EOS 6D. CMOS-матрицы имеют 24,3 мегапикселя у Nikon и 20,2 мегапикселя у Canon. Зато у Canon выше чувствительность — она растягивается до 102 400 единиц против 25 600 у Nikon. 4,5 кадра в секунду у Canon и 5,5 у Nikon. Вот так. Три десятка лет назад речь шла о десятках лет работы профессионального инструмента, а сейчас — половина десятка кадра в секунду у любительской модели... (Конечно, речь тут идёт именно о прогрессе в обработке информации — альтернативой большой апертуре может быть только ещё большая апертура, недаром же в обычной, земной фотографии сохраняются камеры с двойным растяжением меха, хоть и обзаведшиеся цифровыми задниками.)
И может быть, что эти продукты массовых технологий могут быть применены в целях совершенно серьёзного научного исследования. Надо только сообразить: как?
Дмитрий Шабанов: Ставка на бессмертие
Высвободить немного бытия для вечности. Всё остальное — отвратительное тщеславие. - Пьер Тейяр де Шарден
В этой колонке я хочу продолжить размышления о том, как сравнивать этические ценности. Тут я объяснил, почему считаю, что для их сравнения (как оно ни сложно) важны две характеристики: мера их уникальности и ожидаемый срок их существования. Здесь я попытался порассуждать о том, как можно измерять уникальность, а в этом рассказе — привёл пример того, как ценность человеческого творчества и уникальность исторического момента могут отражаться в соприкасавшихся с ними предметах. Осталось подумать о том, как мы оцениваем перспективы бытия того, что оказывается для нас ценным.
Но для начала я уйду в сторону. С ключевой для этого разговора мыслью я познакомился у Тейяра де Шардена, и мне хочется вспомнить, при каких обстоятельствах.
...Это был излёт Советского Союза, 1989 год. Я — студент, который привез доклад о Тейяре де Шардене на конференцию, организованную московским Институтом истории естествознания и техники (его учредил в своё время В.И. Вернадский). Тейяр, священник, член общества иезуитов, палеонтолог, эволюционист, поразил моё воображение. Работа моя была посвящена тому, как Тейяр предвосхитил и параллельно развил идеи, вошедшие (с подачи других авторов) в современную теорию систем.
Узнал я о Тейяре из книги Вадима Ивановича Назарова, сотрудника этого института. Во вполне советской книге Назаров разоблачал французских идеалистов в сфере эволюционной теории, но делал это, показывая сильные стороны взглядов, которые формально осуждал. Увидев у знакомого «Феномен человека» Тейяра, я уже знал, благодаря Назарову, что это чрезвычайно интересная книга. Попросил почитать, написал работу, приехал на конференцию и разговорился с самим Назаровым.
Он предположил, что какие-то переводы неопубликованных в СССР работ Тейяра могут быть в Троице-Сергиевой лавре, в Московской духовной академии. Православная церковь могла делать эти переводы для своих нужд. В библиотеку духовной академии я прорывался чуть ли не неделю. Мне сказали,
