— Меня зовут Джейк Бурштейн. Я старший инспектор манхэттенского отдела по расследованию убийств, — официально представился он, оглядев мрачные лица собравшихся в комнате.
— Бен Бэрдет, — назвал себя Бен, а потом представил Джо Бирока, Ральфа Дженкинса и Джона Сорренсона.
— Это вы сообщили об убийстве? — спросил инспектор.
— Да.
Бурштейн прошелся по комнате, с видимым равнодушием оглядывая обстановку. Уосо остался возле двери. Сорренсон присел на диван и расстегнул воротничок рубашки. Дженкинс последовал его примеру.
— Где ваша жена? — наконец обратился инспектор к Бену.
— Сейчас она в спальне. Мне пришлось дать ей три таблетки валиума — это сильное успокоительное, его прописал ей наш врач. Понимаете, она была в шоковом состоянии… Я позвонил доктору, и он предупредил, что ее пока нельзя ни будить, ни тем более о чем-либо расспрашивать.
Бурштейн понимающе кивнул и заговорил уже более весело:
— А доктор не сказал вам, когда она сможет со мной побеседовать?
— Нет, — коротко ответил Бен.
— Понятно. — Инспектор подошел к дивану, на котором расположились Дженкинс и Сорренсон.
— Скажите, был ли кто-нибудь из вас здесь в тот момент, когда мистер Бирок принес в квартиру миссис Бэрдет?
Оба отрицательно покачали головами.
— Мы пришли сюда потом, чтобы оказать какую-нибудь помощь, если понадобится, — пояснил Сорренсон. Бурштейн сел рядом с Бироком.
— Как вы себя чувствуете? — спросил он.
— Хорошо, сэр. То есть довольно сносно, — тут же поправился Джо без особой уверенности в голосе.
— Послушайте, а нельзя ли отложить все это до утра? — начиная раздражаться, спросил Бен, подойдя ближе к сидящим.
— Прошу прощения, — усмехнулся инспектор. — Но если бы этот убийца имел хоть каплю уважения к нашему с вами спокойному сну, то он, несомненно, подождал бы до утра со своей расправой. Однако он, как видите, ждать не стал. Поэтому, к моему глубочайшему сожалению, я тоже не могу ждать. Итак, мистер Бирок, я хочу, чтобы вы рассказали мне все, что здесь произошло. И, по возможности, поподробнее.
Бирок кивнул и описал по порядку все события этой страшной ночи. Бурштейн внимательно слушал, а Уосо делал заметки в своем блокноте. Когда Бирок умолк, Бурштейн поправил носовой платок, аккуратно вложенный в нагрудный карман его спортивного пиджака, и начал бесцельно прохаживаться перед диваном, бросая взгляды то на Бена, то на Бирока, то на Дженкинса с Сорренсоном и вызывая у них тем самым вполне естественное раздражение.
Однако, подумав о чем-то пару минут, инспектор снова заговорил:
— Итак, мистер Бирок, вы сообщили мне, что компактор выключается ровно в шесть часов вечера. Это верно?
— Да, сэр.
— И кто же его выключает?
— Я, сэр. Вчера вечером я тоже выключил его в шесть. Вернее, в четверть седьмого.
Бурштейн сел на ручку дивана.
— А в это время в подвале был еще кто-нибудь, вы не заметили?
— Нет, сэр.
— А не могли бы вы сказать, после вас кто-нибудь еще заходил в подвал?
— Я не знаю. Но в прачечной, конечно, было несколько женщин. А потом, там ведь есть еще черный ход — через него обычно выносят велосипеды. Так что днем внизу всегда находятся люди, господин, инспектор.
Бурштейн повернулся к Бену, который все это время не сводил с него глаз, наблюдая за полицейским, как ястреб за своей жертвой.
— Так почему же ваша жена так поздно оказалась в коридоре подвала?
— Она хотела заложить белье в стиральную машину, чтобы вернуться за ним уже утром. Впрочем, она часто так поступает. Как и многие другие жильцы нашего дома. В этом нет ничего странного, уверяю вас.
Бурштейн недоуменно вскинул брови.
— А разве я сказал, что это странно? Мистер Бэрдет, я не считаю, что ваша жена имеет непосредственное отношение к убийству. Мне бы такое даже в голову не пришло.
Бен понимающе кивнул.
Бурштейн улыбнулся и снова обратил свое внимание на привратника.
— Мистер Бирок, а скажите, имеются ли в этом доме жильцы, которые вызывают у вас подозрение? Ну, может быть, некоторые иногда совершают нечто такое, что выходит за рамки нормального поведения…
Бирок глубоко задумался и вздохнул.
— Нет. Я не могу назвать никого, кто вызывал бы желание сразу показать на него пальцем. Хотя, знаете, в любом большом здании, вроде нашего, всегда есть сумасшедшие… Например, мистер Крэм с четвертого этажа имеет привычку часами разговаривать со своим английским бульдогом. А у миссис Шварц с седьмого просто отвратительный характер…
Но его тут же прервал Сорренсон:
— Я живу в этом доме с тех пор, как его выстроили, и знаю все обо всех, кто здесь жил и живет сейчас. И я могу с уверенностью сказать, что искать тут убийцу не имеет смысла. Бен, вы со мной согласны?
Тот утвердительно кивнул головой.
— Так что, кто бы это ни сделал, он непременно человек со стороны, — добавил Бен.
— Позвольте мне самому делать выводы, мистер Бэрдет, — довольно резко заметил Бурштейн, — чтобы никто из вас не оказался вдруг в неприятном положении, — Послушайте, инспектор, мне не нравится тон вашего разговора, — внезапно заявил Дженкинс. — Уже вполне очевидно, что никто из нас не имеет отношения к этому делу. А вы ведете себя так, будто мы и есть ваши главные подозреваемые…
— Прошу прощения, но я с вами не согласен, — учтиво улыбнулся ему Бурштейн. — Видите ли, в силу специфики моей работы с этого момента каждый из вас, к сожалению, находится под подозрением. Это, я надеюсь, понятно?
Ему никто не ответил.
— Есть тут одна вещь… — вдруг неуверенно произнес Бен.
— Какая же? — мгновенно отреагировал полицейский.
— Ну… Я, правда, не знаю, как это может вам помочь… И все же…
— Ну, говорите же! — не отставал от него инспектор. И тогда Бен шагнул вперед.
— Дело вот в чем… В нашем доме живет одна монахиня — здесь, в соседней квартире. Правда, ничего особенного в ней, наверное, нет, как, впрочем, и во всех остальных жильцах дома. Но есть одно странное обстоятельство. Вчера вечером мы с друзьями собирались в квартире мистера Сорренсона, и внезапно эта старуха стала главной темой нашего разговора. Хотя лично с ней никто из нас не знаком, а просто каждый слышал какие-то сплетни, слухи, и все… Но я еще раз хочу повторить, что не знаю, каким образом она может быть замешана в этом деле… Мне говорили, что она полностью парализована, глуха, нема и слепа.
Лицо Бурштейна по-прежнему оставалось непроницаемым, но Бен сразу почувствовал, что его монолог задел полицейского, и теперь тот о чем-то напряженно раздумывает. Словно он уже знал об этой монахине или тоже кое-что слышал. А может быть, он заметил ее еще с другой стороны улицы, когда приехал сюда. Она ведь всегда сидит у окна своей комнаты на десятом этаже… Но, так или иначе, слова Бена тронули его, а может, и подсказали что-то ценное или навели на важную мысль.
— А как зовут монахиню? — как бы между прочим осведомился инспектор.
— Не знаю, — пожал плечами Бен. — Хотя этого, наверное, и никто не знает…
