— Пойдешь?
— А то нет! Они ж там небось стонут без меня, — Борька счастливо засмеялся. — Привыкли к рыбке- то!.. Ах ты, бак сухой, — вспомнил он. — Подвел меня землячок… Ладно, попозжей займу горючки — и сразу туда. От, человек, сидит-молчит. А они уж там… — все не мог успокоиться Борька.
Он вытащил лодку на заплесок под нефтебазой, взял канистры, пошел, пригибаясь под высоким берегом. Выглянул наверх, прислушался, пролез под решеткой. Подкрался к балку, приложил ухо к стене, потом заглянул в грязное оконце — сторож лежал ничком на кровати, у окна на столе стояла початая бутылка.
Борька двинулся дальше. На сколько хватало глаз, уходили к горизонту ровные ряды резервуаров на безжизненной, отливающей маслянистым блеском земле. Раскорячившись, застыл над ними кран. В сером предутреннем свете безмолвный этот пейзаж казался космическим.
Борька мазнул пальцем по свежему подтеку, понюхал — солярка или бензин? — постучал в стальной бок резервуара, определяя, докуда полон, вскарабкался наверх, опустил в горловину трубку и направил струйку бензина в канистру. Почудилось что-то — пережал шланг и замер, чутко слушая тишину…
Сгибаясь под тяжестью, отнес канистры в лодку. Вернулся, подпер дверь балка поленом. Показалось мало. Упираясь плечом, передвинул под окно глубокое корыто с мутной закисшей водой. Помолчал, перебарывая смех, вдохнул побольше и заорал не своим голосом:
— Пожар! Пожар! Гори-и-им!! — и дунул к изгороди.
Сзади послышались глухие удары в дверь — сторож спросонья ломился наружу, потом раздался треск высаженной рамы, звон стекла и следом — смачный плеск.
Борька с разбегу толкнул лодку от берега, перевалился через борт. Мгновенье спустя на берегу возник сторож, босой, мокрый по грудь — он грозил кулаком и кричал что-то неслышимое уже за треском мотора.
Борька приветливо помахал ему ладошкой.
Там, где неширокая тихая протока круто изгибалась, к самому берегу из тайги выходила просека. На просеке лежали конструкции опор ЛЭПа, штабеля досок, укрытые толем, мешки с цементом под полиэтиленовой пленкой. Земля вокруг была изжевана гусеницами.
На берегу стояли три большие палатки, дощатый стол, скамьи, печь, сваренная из железных бочек. Над лагерем на длинном шесте развевался флаг.
Кончалось время завтрака, стройотрядовцы в пестро разрисованных штормовках допивали чай, вытаскивали из-за голенища рабочие рукавицы, окружали высокого парня, раскинувшего на столе, как полководец, какие-то планы. Две девчонки убирали кружки-ложки, складывали в котел. Никто не обратил внимания на Борькину моторку.
— Трудовой привет! — еще издалека радостно крикнул Борька.
— Здравствуй! — сдержанно ответил за всех высокий.
Борька торопливо оглядывал ребят.
— Ищешь кого, друг? — добродушно спросил широкоплечий стройотрядовец в солдатской выгоревшей панаме.
— Это вы из Москвы?
— Да. А в чем дело? — строго спросил высокий.
— А командиром кто?
— Я командир. — У командира было узкое надменное лицо, и говорил он резко, отрывисто, будто злился на Борьку.
— А Сережа не поехал в этом году?
— Какой Сережа?
— Круглов. Он же командиром в том году. А Гена Беликов? Саша-большой? Ксеня-повариха? — удивленно оглядывался Борька. — Чо, никого из товогодних?
— Ты о чем говоришь?
— Ваши ж приезжали в том году, — стал сердиться на непонятливого командира Борька. — Просеку рубили.
— С нашего факультета?
— Из Москвы.
— Так может, они вообще не из университета? — спросил парень в усах и бородке сердечком. — Ну, какие у них буквы на штормовках были?
— Мне же говорили в штабе, кто просеку рубил, — вспомнил командир. — То ли МИСИ, то ли МИСиС. Как отряд назывался?
— «Интеграл».
— Ну точно, технари, — сказал бородатый.
— Так вы их не знаете? — поразился Борька. — Они ж тоже из Москвы… Ни Сережу, ни Сашу?
— В Москве семьдесят пять институтов, — теряя терпение, сказал командир. — И в каждом стройотряды. Мы из университета, с журфака. К нам какие-нибудь вопросы есть?
— А говорили — жди, Борька, в том году… — потерянно сказал Борька. — Я все лето ждал, ждал…
Вокруг собрался уже весь стройотряд, смотрели с улыбкой, не понимая Борькиного горя.
— Они что, задолжали тебе, что ли? — подошел ближе парень в тельнике под распахнутой штормовкой.
— Да нет… Я рыбу им ловил…
— Зачем?
— О, чудной! Зачем рыбу ловят? На уху, и для жарехи, и печь, и с собой… Так давайте я вам, что ли, ловить буду? — с надеждой спросил Борька. — Не приедут они уже. У меня и сеть, и все. Здесь места-то рыбные!
— Давай сначала, — сказал командир. — Ты кто такой?
— Борька я. Хромов. Из Сургута.
— А как они тебе платили?
— Никак, — обиделся Борька. — Со своих денег не берут.
— А жил где?
— В лодке. Где ж еще?
— А что? — сказал вдруг тот, что в панаме. — Здравая мысль. Живем у реки, а едим кашу. Крупа скоро из ушей полезет.
— И лодка будет, — поддержал бородатый. — За сигаретами сходить, мало ли что…
— Не знаю, — пожал плечами командир. — Ну, давайте попробуем. Если получится — скинемся, когда расчет будет. Свои — не свои — дело не в этом… Значит, обедаем как обычно, а ужин у нас в двадцать один. Успеешь?
— А то! — обрадовался Борька.
— А тройную уху можешь? — спросил бородатый.
— А то! Так я пошел сеть ставить?
Когда Борька вернулся, солнце уже скрылось за соснами, плотно обступившими протоку. Здесь, над водой, уже сгущались сумерки, а небо еще было светлое, глубокое.
На Борьку, видно, особо не надеялись: в котле на печке закипала вода, рядом лежали пакеты с концентратом. Борька высыпал рыбу на заплесок. Обе поварихи тотчас побросали свои кухонные дела, подошли с просеки стройотрядовцы, обступили Борьку, гордо стоящего над своим уловом.
— Да вы чо, рыбы не видели? — по-доброму усмехнулся Борька.
— Мы все больше такую… Ну, круглую. — Парень в панаме показал пальцами.
— Это какая же? — озадаченно спросил Борька.
— Ну, такая, круглая, маленькая. Железная… Консервы называется, — засмеялся тот.
— Стоп, — сказал вдруг командир. — Сразу даже не сообразил. Это же браконьерство! Ловля сетью запрещена.
