— Пока, Тифтус, — бросил, уходя, Паркер. Тифтус все так же безучастно и неподвижно глядел перед собой. Местные автомобилисты, проезжающие по своим надобностям, некоторое время пялились на безвкусно одетого небольшого незнакомого человека, почему-то облюбовавшего их сагаморский ухоженный малахитовый газон. Наконец Тифтус неуверенно поднялся и тронулся своим путем в сторону, противоположную той, куда уходил от него Паркер.
Глава 4
За увитой плющом чугунной оградой возвышался двухэтажный коттедж с двумя флигелями, каждый из которых имел самостоятельный вход. Медная табличка у парадной двери отсвечивала на солнце. Лишь подойдя вплотную, Паркер смог прочесть: “Доктор А. Д. Рейборн”.
Паркер ступил на просторную террасу, у дверей которой была табличка с надписью: “Приемная”. Он понюхал воздух — того противного медицинского запаха, которым пахнут даже волосы медсестер, не говоря уж о их руках, халатах, сумках и чулках, — того мерзкого запаха слышно пока не было... От руки нарисованная на картоне стрелка показывала направо. Паркер двинулся в соответствии с обозначением по дощатым половицам, краска с которых была стерта подошвами многочисленных посетителей доктора. Стены и оконные переплеты застекленной террасы недавно покрасили сияющей голубой масляной краской, мебель отсюда вынесли, эхо шагов Паркера гулко отдавалось в пустом, словно бы нежилом, помещении. Терраса примыкала к внутренней комнате, над дверью которой красовалась табличка: “Позвонив, пожалуйста, входите!” Паркер поступил, как ему предлагали, но войти не смог — дверь оказалась заперта. Паркер уже с некоторым раздражением позвонил вновь — длительно и настойчиво.
Он уже собирался отправляться ко входу в коттедж, на поиски хоть какой-то живой души, но ручка повернулась, дверь отворилась, и разгневанная женщина в белом, видимо, медсестра, и абсолютно не в его вкусе, встала на пороге, загораживая вход:
— Мы принимаем лишь с двух часов! Паркер сурово объяснил:
— Мне по личному делу. Я не пациент.
— Очень жаль, но мы принимаем с двух.
— Тогда я сам его поищу! — Паркер спокойно повернулся и направился к выходу на пахнущую краской террасу.
— Да не примет он вас, — как заведенная крикнула зануда-медсестра вдогонку. — Мы с двух работаем...
Паркер проследовал по все тем же сбитым ногами половицам к еще одной двери, выходящей в эту застекленную, наполненную сентябрьским солнцем террасу и вновь позвонил. Из глубины дома послышались тяжелые шаги, и грузный человек в заляпанных краской рабочих брюках и нечистой футболке вышел к нему.
— Слушаю. Что вам угодно?
— Я хотел бы видеть доктора Рейборна.
— А это я, как ни странно, — доверительно глянул на него грузный мужчина, почесывая на груди седые волосы, приоткрытые вырезом футболки. Иронически указывая на испачканные краской брюки, он сообщил: — Решил вот собственноручно сделать кой-какой ремонт...
Было ему где-то под пятьдесят. Иронически-доверительная, профессиональная манера общения казалась даже симпатичной.
— Коли вы пациент — я обычно веду прием от двух до пяти... Конечно, когда случай не из ряда вон выходящий, — сказал он весьма хладнокровно.
И Паркер мгновенно представил себе эти экстраординарные случаи: какого-нибудь малыша, проглотившего пуговицу и захлебывающегося от рева на руках у помертвелой от ужаса мамаши, или обильную телом городскую матрону, решившую родить “птенчика” на радость себе и мужу, и чуть не падающую в обморок от внезапно открывшегося кровотечения... Паркер сумрачно проговорил:
— Я не лечиться пришел. Мне надо узнать о Джо Шардине...
— Джозеф Шардин!.. — доктор вскричал это таким тоном, словно большей радости Паркер просто не мог ему доставить. — Так вы его знали, голубчик?
— Мы старые приятели, — все так же сумрачно сказал “голубчик” и представился: — Чарльз Виллис.
— О, милости прошу, проходите!.. С громадным удовольствием поговорю с вами. — Рейборн радушно похлопал Паркера по предплечью и, закрывая дверь, выходящую на террасу, пригласил, мотнув головой в сторону расположенных в глубине дома апартаментов:
— Пожалуйста сюда, в гостиную...
Грузный доктор двигался впереди. Они оказались в просторной комнате с высокими потолками, заполненной антикварной мебелью; в окна лился роскошный солнечный свет; боковая стена была расписана по штукатурке изысканным растительным узором, глаз выхватил темно-зеленые стебли, лимонные пятна, белые лилии...
Рейборн возбужденно говорил:
— Джозеф Шардин был превосходнейшим человеком. Такое существо горько и больно терять, вы меня понимаете... Прошу садиться.
Паркер не исключал, что Глифф уже позвонил Рейборну о своем посетителе. В тихих провинциальных городках, где все знают друг друга с лицо, и из поколения в поколение дружат семьями, владелец похоронного бюро в любом случае позвонил бы доктору, лечившего умершего пациента, узнав, что кто-то интересуется последним... Стало быть, доктор весьма артистично играет в свою неосведомленность, и ему для чего-то нужно казаться таким радушным и общительным говоруном...
Усевшись в полотняный шезлонг, явно принесенный с террасы (доктор не хотел рабочей одеждой пачкать свою драгоценную мебель), Рейборн увлеченно продолжал:
— Так вы, по всей видимости, были другом Джозефа Шардина?
— Мы вместе работали, — уклончиво ответил Паркер, глядя на парусину шезлонга, провисшую под тяжестью доктора почти до самого паркета. — И это было много лет назад...
Паркер не то чтобы уходил от расспросов о Джо Шире, он просто не знал толком, какую легенду тот выбрал для себя, обретаясь в Сагаморе, и от каких, соответственно ей, дел, ушел на покой; Паркер элементарно боялся попасть впросак.
— Давно ли, по вашим сведениям, Джозеф Шардин оставил работу? — любезно спросил доктор, все более в своем парусиновом кресле приближаясь к наборному паркету.
— Как вам сказать... Лет пять-шесть назад...
— Когда он здесь объявился, — доктор значительно кивнул, словно только что заключил с Паркером весьма важное соглашение, — ходили какие-то разговоры о его родственниках, кажется, живущих в тридцати пяти милях отсюда, в Омахе... Послушайте, а может, я все напутал? Или у другого моего пациента родственники в Омахе? Ах, память, память... С другой стороны: передо мной проходит такая уйма разного народу... Так что же родственники? На похоронах никого не было...
Ситуация становилась критической, и Паркер лихорадочно соображал, как ему поступить. Джо, поселившись в Сагаморе, периодически навещал Омаху, и вот там-то, в своей квартире, в недрах многолюдного города, словно зверь в родном убежище глухого и темного леса, жил в свое удовольствие. Иногда встречался с друзьями, изредка консультировал разработчиков какого-нибудь крупного дела... А вот здесь, в Сагаморе, это был ничем не примечательный пожилой господин, страстный рыболов, любящий, к тому же, сыграть с каким-нибудь соседом в шахматы, поговорить на вечерней заре на крылечке, покуривая трубочку... И ежели свои отъезды в Омаху он объяснял, рассказывая тут сказки о родственниках, — после его смерти эти сказки развеялись как дым, потому что ни одна живая душа не приехала из Омахи на похороны старика и никто не предъявлял прав на его наследство...
Лучше всего, безусловно, притвориться незнающим.
— Я, честно говоря, не имел особых сведений о его родственниках... — неопределенно прищурился на дымчатую люстру Паркер.
— Он не был одинок, — высокопарно проговорил доктор, — хоть и любил одиночество... Мне, во всяком случае, не верилось, что он заброшен, как многие старики, сохнет от тоски, стоит в могиле одной ногой... Все это вздор, он был подтянут и бодр, он жадно любил жизнь... или я не прав?..
— Долго вы наблюдали его как пациента?
