тела, медленно стащив с нее одеяло вниз. Она не воспротивилась, все еще находясь в глубоком сне.
«Нет, в обычной ситуации она бы его не привлекла», решил Лаклейн. Но ночная рубашка, которую он стащил вниз с ее талии, открыла его взору небольшие, но полные груди идеальной формы — которые, как он помнил, прекрасно помещались в его ладонях, с тугими сосками, что так возбудили его прошлой ночью.
Проведя костяшкой пальца по ее тонкой талии и дальше к сбившемуся в комок шелку, Лаклейн коснулся ее белокурых завитков. Все же он должен был признать, что ему нравилось касаться ее. И в данный момент он просто умирал от желания попробовать ее там.
Он, несомненно, был просто больным ублюдком, уже лишь обдумывая подобное по отношению к вампиру, считая одну из них такой привлекательной. Но с другой стороны, разве ему не может быть позволена небольшая поблажка? Ведь он не видел женщину-ликана уже почти два столетия. Это было единственной причиной, по которой он умирал от желания поцеловать ее.
Он знал, что закат уже близок, и скоро она должна будет проснуться. Так почему не разбудить ее, даровав то наслаждение, в котором она отказала себе прошлой ночью?
Когда он развел ее белоснежные, нежные, как шелк, бедра, и устроился между ними, Эмма издала тихий стон, но так и не проснулась. Возможно, прошлой ночью она и решила, что ее страх или гордость сильнее желания, но ее тело молило о разрядке. Ей было просто необходимо кончить.
С этой мыслью, он, даже не попытавшись быть более нежным, просто накинулся на нее с жадностью голодного волка. При первом же прикосновении к ее плоти Лаклейн протяжно застонал от силы пронзившего его наслаждения и начал неистово лизать ее влажность, резко толкаясь бедрами в матрац. Отчего ласкать ее было так непередаваемо приятно? Как он мог испытывать такое наслаждение — словно она и правда была той, которую он так долго ждал?
Когда ее бедра сжались вокруг него, Лаклейн пронзил ее плоть своим языком, и резко втянул крохотный бугорок в себя. Взглянув на нее, он заметил, что ее руки закинуты вверх, дыхание участилось, а соски превратились в тугие горошины.
Он знал, что она была близка к оргазму, хотя все еще спала. Внезапно Лаклейн что-то почувствовал, какое-то изменение в воздухе, заставившее его напрячься, а волосы на затылке стать дыбом. Но он попросту забылся в ее вкусе, тонул в наслаждении, в то время как она становилась все влажнее и влажнее под его ласками.
Лаклейн понял, что Эмма должна была вот-вот проснуться, ощутил это. — Кончи для меня, — зарычал он, не отрываясь от ее плоти.
Прижав колени к груди, она поставила ступни ему на плечи. Интересно, но он был не против, только если…
Она оттолкнула его от себя с такой силой, что он отлетел чуть ли не в другой конец комнаты.
Внезапная боль в плече дала понять, что вампирша порвала ему связки. Его взгляд заволокло алой пеленой, а сознание обуяла сумятица. Зарычав, он набросился на Эмму и кинул на постель, прижав своим телом. Лаклейн стащил свои штаны и высвободил член, готовый вонзиться в нее прямо сейчас. Обезумевший от желания и одолеваемый яростью, он игнорировал предупреждающий его Инстинкт: надавишь на нее сильнее, и она сломается. Ты уничтожишь то, что было тебе даровано…
Когда она ахнула от страха, Лаклейн увидел ее клыки и тут же захотел причинить ей боль. Ему дарована вампирша? Связана с ним навечно? Еще больше пыток… Еще больше ненависти…
И снова вампиры одержали вверх.
Когда он от ярости зарычал, Эмма пронзительно закричала. Этот звук расколол лампу, заставил телевизор взорваться, а балконную стеклянную дверь разбиться вдребезги. Его барабанные перепонки чуть не лопнули, и он поспешно отскочил от нее в сторону, закрыв уши ладонями. Что это, черт возьми, такое?
Этот звук вышел настолько высокочастотным, что Лаклейн не был уверен, могли ли люди вообще его услышать.
Соскочив с кровати, она поправила ночную рубашку и бросила на него взгляд полный … предательства? Обреченности? И кинувшись к балкону, нырнула сквозь тяжелые шторы.
Солнце уже село, опасности нет. Пусти ее. Без ума от желания и ненависти, он ударил кулаками и головой о стену. Воспоминания о пытках и огне вновь терзали его сознание.
Вот кость, наконец, поддается под его трясущимися руками.
Если он был проклят хранить память о тех муках, нести ту ношу — то быть здесь, все же, казалось немногим лучше, чем в том огне… нет, решил он, лучше умереть, чем вернуться туда.
Возможно, трахая ее снова и снова, вымещая на ней свою боль — было как раз тем, что ему следовало сделать?! Ну конечно. Уже сама мысль об этом, казалось, успокаивает его. Да, вампирша была ему дарована исключительно для его наслаждения и мести.
Он шагнул к балкону, оценивая состояние плеча, и отодвинул штору в сторону.
У него перехватило дыхание…
Вампирша с трудом балансировала на балконном ограждении. Ее волосы и ночная сорочка развевались на ветру. Лаклейн тяжело сглотнул.
— Спускайся оттуда, — «Отчего при виде этой картины у него внутри всё скрутило от сильнейшей тревоги?»
Ухитрившись каким-то образом сохранить равновесие, Эмма повернулась к нему лицом. Весь ее облик олицетворял страдание, а светящиеся глаза были полны боли. Его вновь охватило чувство, что она — его пара, однако он, как и прежде, попытался заглушить это укореняющееся в его помутившемся сознании ощущение.
— Почему ты это делаешь со мной? — прошептала она.
Потому что я хочу получить то, что принадлежит мне. Потому что нуждаюсь в тебе и в то же время ненавижу.
— Спускайся сейчас же, — приказал он.
Она медленно покачала головой.
— Такая смерть тебе не страшна. Только от солнца, или если тебе отрубят голову, но никак не от падения, — он говорил небрежным голосом, хотя на самом деле не был уверен в своей правоте. На каком этаже они находились? А если она еще и ослабела… — К тому же я без труда спущусь за тобой вниз и приведу обратно.
Эмма взглянула через плечо вниз на улицу.
— Нет, в моем состоянии я могу и умереть.
Отчего-то Лаклейн поверил ей, и его тревога усилилась.
— В твоем состоянии? Это из-за солнца? Отвечай мне, черт тебя дери!
Не отреагировав, она отвернулась и сняла одну ногу с балконного ограждения.
— Остановись! — он напрягся, готовый кинуться к ней, не понимая, как она до сих пор может сохранять равновесие.
Нет смысла давить. Она не покорится. Сломлена.
— Этого больше не повториться. Я не притронусь к тебе, если только ты сама этого не захочешь, — порывы усилившегося ветра заставили шелк облепить ее тело. — Когда ты проснулась…я хотел давать, а не брать.
Эмма поставила назад ногу и повернулась к нему.
— А когда я отказалась от твоего дара? — закричала она. — Это что было?
Она могла умереть… В этот момент страх за нее заставил Лаклейна, впервые с момента своего побега осознать, что это значило. Он ждал тысячу двести лет. Ждал…ее. Непонятно почему, но мироздание предназначило ему эту вампиршу. А он довел ее до такого? Уничтожь то, что тебе даровано. Да, то, что она оказалась вампиршей, просто снедало его, но он не желал ей смерти. Равно, как и не хотел видеть ее
