обнаженному телу этого ликана, а также то, что сейчас они оба бодрствовали, ей не стоило находиться с ним в одном номере. Откашлявшись, Эмма повернулась к нему:
— Я собираюсь посмотреть кино. Так что, полагаю, мы увидимся с тобой на закате.
— Ты выставляешь меня из своей комнаты?
— Можно сказать и так.
Лаклейн покачал головой.
— Я останусь с тобой до заката, — ее желания игнорировались без лишних размышлений.
— Я люблю бывать одна, а за последние три дня ты ни разу не дал мне такой возможности. Ты, что, умрешь, если выйдешь из комнаты?
Это, казалось, сбило его с толку, словно ее нежелание находиться в его обществе было полнейшим безумием.
— Ты не разделишь со мной это… кино? — то, как он сформулировал вопрос, почти заставило ее ухмыльнуться. — А потом ты сможешь, наконец, снова попить.
Услышав его полные сексуального обещания, хриплые слова, Эмма потеряла всякое желание улыбаться. Но, все же, не отвернулась, зачарованная тем, с какой страстью он вглядывался в ее лицо.
Лаклейн снова и снова предлагал ей попить, подкрепляя ее уверенность, что он наслаждался этим также сильно, как и она. И хотя это смущало Эмму, она чувствовала тогда его эрекцию (такое сложно было не заметить), видела желание в глазах. Точно такое же желание, которое она видела сейчас…
Волшебство момента было нарушено какой-то женщиной, криком возвестившей о наступлении оргазма. Эмма ахнула и резко повернулась к телевизору. Оказывается, она, сама того не замечая, нажимала кнопки на пульте и каким-то образом переключилась на Синемакс. А Синемакс так поздно ночью означал Скинемакс[24].
Эмма начала судорожно щелкать пультом, ее лицо пылало от смущения. Но даже обычные каналы, казалось, были рады показывать «Неверную» и «С широко закрытыми глазами». Наконец удалось найти что-то без секса…
Вот дерьмо. «Американский оборотень в Париже».
Сцена нападения во всей ее красе.
Прежде чем она успела переключить канал, Лаклейн вскочил на ноги.
— Люди… люди так нас представляют? — судя по его голосу, он был потрясен до глубины души.
Эмма вспомнила другие фильмы об оборотнях — «Псы-воины», «Зверь внутри», «Вой» и картину с таким тонким названием, как «Зверь должен умереть» — и кивнула. Рано или поздно он всё это увидит и узнает правду.
— Ага, именно так.
— Они считают всех существ Ллора такими же?
— Нет… ммм, не совсем.
— В смысле?
Она закусила губу.
— Ну, я слышала, что ликаны никогда не утруждали себя пиаром. А вот вампиры и ведьмы, например, выбрасывают на это кучу денег.
— Пиар?
— Рекламные кампании.
— И этот пиар работает? — спросил он. На его лице всё еще читалось отвращение.
— Скажем так — ведьм считают не обладающими настоящими силами колдуньями, которые занимаются черной магией. А вампиров — сексуальными, но мифическими созданиями.
— Боже мой! — пробормотал Лаклейн и с глубоким вздохом опустился на кровать.
Его реакция была настолько бурной, что Эмме захотелось порасспрашивать его еще. Но задавать дополнительные вопросы означало подвергнуться тому же. И все же сейчас это ее не волновало.
— Получается, облик оборотня в этом фильме… полностью неверен.
Лаклейн потер свою покалеченную ногу; он выглядел уставшим.
— Черт побери, Эмма, не можешь просто спросить, как я выгляжу, когда обращаюсь?
Глядя на него, она склонила голову на бок. Было очевидно, что нога причиняет ему боль, а она не могла видеть чьи бы то ни было страдания. Очевидно, даже страдания этого грубого и невоспитанного ликана, потому что, чтобы отвлечь его от боли, она поинтересовалась:
— Итак, Лаклейн, как ты выглядишь, когда обращаешься?
Он удивился, а затем на протяжении какого-то времени, казалось, не знал, как ей объяснить. Но, наконец, сказал:
— Ты когда-нибудь видела фантома, притворяющегося человеком?
— Разумеется, видела, — ответила Эмма. Как-никак она жила в самом богатом на существ Ллора городе.
— Ты помнишь, как все еще видишь человека, но и призрак начинает проступать? Вот на что это похоже. Ты все еще видишь меня, но также и что-то более сильное, дикое во мне.
Повернувшись к нему, Эмма легла на живот и, подперев подбородок руками, приготовилась слушать.
Когда она взмахом руки попросила продолжать, он откинулся на спинку кровати и вытянул свои длинные ноги.
— Спрашивай.
Она закатила глаза.
— Отлично. У тебя вырастают клыки? — когда он кивнул, Эмма уточнила: — А шерсть?
Лаклейн удивленно поднял брови.
— Господи, нет.
У нее было много друзей, покрытых шерстью, так что ей даже показался оскорбительным его тон. Но она решила пропустить его слова мимо ушей.
— Я знаю, что твои глаза становятся голубыми.
Последовал кивок.
— Тело больше, а черты лица меняются, становятся… более волчьими.
Эмма скривилась.
— Превращаются в морду?
Услышав ее слова, ликан даже фыркнул от смеха.
— Нет. Совсем не так, как ты себе это представляешь.
— Все, что ты описал, не сильно отличается от тебя сейчас.
— Но это правда, — Лаклейн посерьезнел. — Мы называем это saorachadh ainmhidh bho a cliabhan… дать зверю вырваться из клетки.
— Это страшно?
— Даже старых, сильных вампиров пробирает страх.
Раздумывая над тем, что он сказал, Эмма закусила губу. Как бы она не старалась, все равно не могла представить его как-то иначе… только сексуальным.
Лаклейн провел рукой по губам.
— Становится поздно. Ты не хочешь попить еще раз перед рассветом?
Смущенная тем, как сильно она этого жаждала, Эмма пожала плечами и уставилась на свой палец, которым очерчивала узоры пейсли[25] на покрывале.
— Мы оба думаем об этом. Оба хотим этого.
— Может быть. Но я не хочу того, что идет в комплекте, — пробормотала она.
— Что, если я поклянусь не прикасаться к тебе?
— А вдруг… — она замолчала, ее лицо запылало от смущения. — Что, если я… забудусь? — у Эммы не было сомнений, что, начни ликан целовать и ласкать ее так, как делал это тогда, то очень скоро она сама примется умолять его — как он выразился — перегнуть ее через кровать.
— Не имеет значения. Я положу руки на покрывало и не сдвину их.
Нахмурившись, она посмотрела на его руки и прикусила губу.
— Заложи их за спину.
