— Мы? Кого вы имеете в виду?
— Вас с Мундой.
Когда он видел, как доктор шепчется с Мундой, ему всегда казалось, что они договариваются о том, как свести с ним счеты.
— Мунда никогда со мной об этом не говорила.
— Она отомстит, я знаю.
Перепутает лекарство. Или дозу. Подсунет сладкий яд. Мало ли способов по-тихому отправить его к праотцам? Тем более что он и так уже еле жив. А она спит и видит…
Старик встает, роется в комоде, закуривает, шумно вздыхает. Кашель, которым он тут же заходится, уже не назовешь гулким: в организме старика не осталось пустот. Грудь прилипла к спине.
Врач заговаривает снова:
— Мне придется на некоторое время уехать.
— Куда вы собрались?
— В город. Сегодня же.
— Зачем?
— Срочные дела.
— Не ездите, доктор. Я вам говорю: не ездите!
— Извините, но есть вещи, которые от моего желания не зависят.
— Я вам скажу кое-что, подвиньтесь поближе: это секрет.
Португалец в недоумении подходит и склоняется навстречу кислому дыханию больного.
— Будьте осторожны, доктор.
— А в чем дело?
— А в том, что я знаю, кто вы. И другие тоже могут узнать.
— Вы угрожаете мне, Бартоломеу Одиноку?
— Знаете, что случилось с португальцем, который был здесь до вас?
— С тем, что жил в пансионе?
— К нему ворвались в комнату и, если бы не Уважайму, забили бы ногами до смерти.
Предыдущего португальца обвинили в том, что он торгует органами.
— С нас ведь тут ничего, кроме тела, не возьмешь.
Сидониу бледнеет, разом припомнив все мифы об опасном и непредсказуемом континенте.
— Только органы у нас и остались, — повторяет Бартоломеу.
— Вы думаете, меня могут принять за торговца органами?
Старик не отвечает. Врач решает уйти, но отчего-то медлит. Затворив за собой дверь, он стоит, прислонившись к стене, в коридоре. Прислушивается к глухому кашлю больного. Закрывает глаза и чувствует, как что-то касается его лица. В ужасе машет руками, опрокидывает цветочный горшок, тот разбивается, по полу рассыпается земля. Врач хватает засохший декоративный папоротник, отряхивает корни и несет его, сам не зная зачем, прочь из дому.
— Что вы делаете, доктор? — удивленно вопрошает Мунда.
— Растение погибло, дона Мунда. Мертвецам в доме не место.
— Это Деолиндин цветок.
— Я знаю, она писала о нем в письме.
— Папоротник не от темноты засох, а от тоски по Деолинде.
Опуская пожелтевшие листья на холодный камень двора, португалец думает о том, что ни разу в жизни не посадил и не посеял ни одного растения. Возможно, он единственный взрослый в поселке, кто не испытал подобной связи с землей. И это куда важней, чем какая-то там раса.
— Я в жизни ничего не посеял.
— Посеете еще.
— Что же я посею?
— Не «что», а «кого». Вы Барту посеете.
Мунда объясняет: все мы в конечном счете сеятели костей. Городские, деревенские, белые, черные: все мы сеем тех же мертвецов в ту же землю.
Потом хозяйка протягивает руку, чтобы забрать у португальца папоротник. Но пальцы врача никак не разжимаются, и Мунде едва удается освободить растение.
— Что случилось, доктор?
— Я все думаю о Деолинде. Правда, что ее изнасиловали?
— Есть вещи, о которых я не в силах помнить.
— Значит, правда.
Она снимает с корня комок песка и яростно растирает песчинки между пальцами.
— Даже корень засох, — говорит и отбрасывает поблекшее растение куда-то в сторону. Сметает землю в угол двора. Спрашивает, не переставая мести:
— Вы только о Деолинде хотите знать? Обо мне не хотите?
Смысл вопроса не доходит до Сидониу. Метла нервно шаркает по камню, как ногтями скребет землю.
— Вы как-то сказали, что я красивая.
— Сказал и готов повторить.
— Я была красивая, пока было чему радоваться. Но вот вы врач, а не заметили, что больной в этом доме — не один.
— Вы никогда не жаловались.
— Хороший врач чует боль еще до того, как больной ее почувствует.
— Что же с вами?
— Посмотрите. Иногда у меня так жмет вот здесь, между грудей. Видите, сегодня я даже лифчик не надела.
Врач то ли растерянно взволнован, то ли взволнованно растерян. Он поднимает руку, чтобы помешать ей и дальше расстегивать блузку. Женщина смотрит на него зло и решительно:
— Вот я спрашиваю себя, доктор, неужели вы не задавали себе вопроса: чем занималась молодая, красивая женщина, ожидая мужа годами, когда каждый год за сто?
— Не знаю, дона Мунда. И чем же эта женщина занималась?
Мунда осуждающе качает головой. Доктор наверняка задавал себе вопрос, и чем это занимался Бартоломеу в своих странствиях по миру. С завистью воображал себе его любовные похождения: в каждом порту привет-прощай.
— Но ведь и у меня, если, конечно, вы обратили внимание, есть тело.
— Обратил, — с трудом выдавливает он.
— Женщины не ждут так терпеливо, как вы, мужчины, воображаете.
— И с кем же вы «не ждали», дона Мунда?
— Вы не поверите.
— А вы скажите.
— Не могу.
— Теперь придется.
— Тогда признаюсь: я изменяла Бартоломеу со своим злейшим врагом.
— И кто же это?
— Алфреду Уважайму.
— С Уважайму?
— Тогда его так не распирало от важности, как сейчас. Он был совсем другим.
— И когда же вы перестали встречаться?
— Когда он в самом разгаре любви вдруг назвал ее имя.
— Чье?
— Деолинды.
— Простите, не верю. Вы же говорили, что это было с вашим мужем.
— Вы ошиблись.
