– Отнюдь, – строго поправил ее отец Ал. – Слово это означает целостность, целостность твоей души.
Она рассмеялась, ослепительным водопадом звуков. – Да ты, наверное, шутишь! У эльфейцев же нет бессмертных душ!
– Значит есть личности, – отец Ал разозлился на себя из-за забывчивости. – Самоотождествление. Самая суть тебя, то, что делает тебя неповторимой, особенной – не совсем такой, как любая другая, бывшая на свете нимфа.
Она стала серьезной. – По – моему ты не шутишь.
– В самом деле, не шучу. Твое самоотождествление, девушка, твое истинное 'я', сокрытое ото всех и известное только тебе самой, и есть то, чем ты являешься в действительности. Оно основано на тех немногих принципах, в кои ты искренне и глубоко веришь – верования, какие по-прежнему останутся па дне, в основании твоего 'я', если напрочь убрать все манеры и стили поведения.
– Ну в таком случае, – улыбнулась она – я шалунья-нимфа, ибо в самой глубине моего 'я' находится самый главный мой принцип – половые наслаждения. – И снова попыталась обвить руками его шею.
Эти истории отец Ал уже слышал раньше и не только от русалок. Он твердо удержал ее руки и смотрел пристально ей в глаза. – То, о чем ты говоришь, лишь оправдание, и оно никуда не годится. Какой-то мужчина глубоко ранил тебя, когда ты была молода и нежна. Ты открыла перед ним свое сердце, позволив ему вкусить твое тайное 'я', открыла также и свое тело, что казалось вполне естественным.
Она потрясение уставилась на него, а затем вдруг рванулась, пытаясь вырваться на волю, – Я не стану больше тебя слушать!
– Станешь, – строго сказал он, крепко держа ее за запястья. – Ибо юный воздыхатель, насытившись тобою, удрал и забрал с собой часть твоего тайного 'я'. А потом весело пошел своей дорогой, посмеиваясь над тобою, А ты заблудилась в печали и боли, так как он вырвал часть тебя, которую никогда нельзя будет вернуть на место.
– Смертный, – так и возопила она, – ты с ума сошел? Я же нимфа!
Это отец Ал уже слышал.
– Не имеет значения. Никогда не возникало мыслящего существа, могущего разрывать на мелкие кусочки свое тайное 'я' и бросать их прохожим; ты таким образом постепенно раздать все свое тайное 'я', пока ничего не останется, и ты перестанешь существовать. Останется только ходячая оболочка. Это происходит всякий раз, когда ты открываешь свое тело тому, кто тебя не любит и тому, кого не любишь ты. Все это нарушает цельность твоего тайного 'я'. Мы так созданы, что наши внутренние 'я' и тела неразрывно соединены меж собой, и когда открывается одно, должно открыться и другое. Поэтому, когда ты открываешь свое тело, держа закрытым свое тайное 'я', то нарушаешь цельность своего 'я'.
– Я тысячу раз проделывала это, – фыркнула она – и все же внутри я цельная!
– Нет, неверно. Всякий раз исчезал крошечный кусочек тебя, хотя ты упорно старалась не замечать.
– Нет, не правда – ибо у меня в природе отдавать свое тело и сохранять нетронутым свое 'я'! Я ведь нимфа!
– Это не слабое оправдание, впервые придуманное тобой, когда у тебя в первый раз разорвали твое тайное 'я'. Ты тогда сказала себе: 'Это не имеет значения, меня не трогает. У меня природа отдавать свое тело, а не душу, мое единственное истинное желание – наслаждение.' – Чтобы доказать самой себе, ты стремилась сойтись с каждым подвернувшимся мужчиной, и каждый раз тебя рвали вновь и тебе требовалось вновь оправдывать случившееся желанием наслаждений с большим неистовством, хотя знала в глубине души, что это не то, чего бы тебе хотелось.
– А тебе-то что? – сердито спросила она. – Почему ты читаешь мне проповеди? Почему ты заставляешь меня слушать, когда я отворачиваюсь?
Разве не из-за собственного оправдания, жаркой похоти, что бушует в тебе при виде меня?
Осторожно, – подумал отец Ал. – Да, так. Но разве мое оправдание вредит тебе? Или мне?
Она нахмурила бровки, вглядываясь ему в глаза. – Нет... мне нисколько. И все же тебе, по – моему, это вредит, потому что для тебя было бы куда естественней схватить меня и сойтись со мной буйно и самозабвенно.
– Ты видишь меня насквозь, – признал отец Ал. – Хотя это и естественно, по не правильно, так как будет оторвана часть меня, равно как и часть тебя. – Он вздохнул – По мнению мужчин, женское 'я' может быть растерзано спариванием одной ночи, в то время, как мужскому 'я', такая участь не грозит, но это только мнение. Мы тоже созданы единым куском, тело и душа столь хитро соединены друг с другом, что мы не можем отдать одно, не отдав другого. И нас тоже может растерзать первое спаривание с той, которая не любит. Но и мы пытаемся иной раз отрицать, стараясь переспать со всеми девицами, с какими удастся. Вот так и родилась легенда о мужской мощи. Души многих молодых были растерзаны беспорядочными связями, проистекающими из таких вот соображений, что по существу являются призраком. Если б молодые люди сказали правду, то признались, что удовольствия весьма сомнительны, так как спаривание без любви, когда наслаждение переходит в экстаз, на самом деле превращается в пепел и отдает желчью.
– Я думаю, – медленно проговорила она – что ты говоришь так из-за боли, которую сам познал.
Он печально улыбнулся. – Все молодые люди совершают одни и те же ошибки. Многие ступают на дерн, прикрывающий ловчую яму, как бы их не предупреждали о беде старшие. И я был некогда молод, и не всегда носил рясу.
Вдруг ее глаза расширились от ужаса. Отпрыгнув назад, она окинула его одним быстрым взглядом с ног до головы и прижала ладони ко рту. – Ты – монах!
Он улыбнулся. – Ты видела лишь, что я мужчина?
Она кивнула.
– Если б ты внимательно посмотрела, то поняла, что я гуляю по берегу речки не в поисках удовольствий.
– Нет, это совсем необязательно, – нахмурилась она, – я знала. Нет, неважно. Если ты пришел сюда не развлекаться, то зачем?
– Я ищу тут одного мужа, жену и трех детей, – медленно проговорил отец Ал. – Они вышли некоторое время назад из этого леса, пока светило солнце. Ты случайно не видела их?
– Видела, – медленно отвечала нимфа, – они разбудили меня после дневного сна: малыши сильно шумели.
– Понимаю. – Отец Ал читал проповеди в семейных церквях. – Ты не могла бы сказать, в какую сторону они направились?
Она покачала головой. – Я видела их недолго. Успела только заметить, что с ними женщина, очень красивая. Это воспоминание, кажется, раздражало нимфу. – Я не возымела никакой надежды на удовлетворение, хотя мужчина и мальчики были миловидные, поэтому снова отправилась в свою водную постель.
– Пропади все пропадом! – отец Ал стиснул кулак. – Как же мне определить, в какую сторону идти?
– Если дело столь важно для тебя, – медленно проговорила нимфа – то, может, я сумею помочь. Ты посиди здесь и подожди, а я быстро поплыву по речке и поищу их следы.
– Тогда сплавай же! – выкрикнул отец Ал. – Вот то, что надо! Ну, спасибо тебе, девушка! Да благословит тебя...
– Умоляю тебя, остановись! – подняла руку нимфа. – Прошу тебя не называй своего Божества! Побудь здесь, я поищу. – Она нырнула в воду и пропала.
Отец Ал посмотрел ей вслед, а затем вздохнул и осторожно опустился на речной берег. Он уж не так юн, как раньше. Но в некоторых отношениях все еще достаточно молод для удовольствий, а? Он гадал, будет ли от его настойчивой лекции какой-то прок, запомнит ли ее нимфа. Вероятно нет. Когда дело касалось секса, молодежь ничему не способна научиться, а девушка была вечно молодой. Но с ее стороны было очень любезно предложить ему помощь или это послужило лишь удобным предлогом убраться подальше от болтливого старика?
С этой мыслью он сидел, как на иголках, напряженно гадая, соизволит ли нимфа хотя бы вернуться.
Вдруг вода перед ним с шумом расступилась, и из нее поднялась нимфа, отбрасывая с лица волосы.
