подробность, имеющая чисто историческое значение (если речь идёт о философе) или чисто психологическое (если речь идёт о сегодняшнем человеке). Незаметным для самого себя движением философоведение удаляет этот нерв из предмета, подлежащего рассмотрению. И философия превращается в поиски кубиков для построения абстрактных истин, в конструирование концептуальных моделей, в рафинированное искусство выкладывания слова 'вечность' из льдинок Снежной королевы.
В то время, как философия выражает заботу человека о поиске жизненного пути, философоведение (которое тоже называет себя философией, не забудем об этом!) стремится прежде всего к научной организации подведомственного ей материала.
Научность – вот идеал философоведения.
Личность в его руках обращается в имя, поступки – в факты, вехи судьбы (а уж тем более истории) становятся датами, озарения приравниваются к концепциям. Оно выстраивает философов по школам, ранжирует школы географически и хронологически, ведёт бесчисленные классификации, сплетая из них такую серую и скучную паутину, которая заставляет нормального человека шарахаться в сторону, заслышав уже само слово 'философия'.
Действительно, представим себе, что под именем 'литература' воцарилось сплошное литературоведение. Что вместо музыкантов на всех лучших сценах выступают музыковеды. Что в художественных галереях выставлены не картины и скульптуры, а трактаты искусствоведов…
Уподобляя философию науке, философоведение не в силах воссоздать то игровое поле познавательного азарта, которое является естественной средой обитания научной мысли. Ведь у науки и у философии совершенно разные побудительные мотивы и вытекающие из них задачи. Поэтому наукообразие привносит в философию прежде всего тоску и занудство.
Хуже всего, что страсть философоведения к научности влияет и на подлинных философов. Нередко они перенимают наукообразный стиль, к которому склонны философоведы, усваивая его как некую необходимую академическую традицию.
Достаточно сравнить, к примеру, какой свежестью дышат ранние работы гениального Канта – и как последующие его озарения всё глубже замурованы в тесных стенах фундаментальных профессорских трудов.
В идеале, философоведение с удовольствием подвергло бы философию полной
Вот почему философоведение всегда охотно сотрудничает с властью, с государством, с политикой, от которых философ обычно держится в стороне. Власть, нуждающаяся в идеологии, институционализирует философоведение. В ответ оно старательно возводит нужные постройки на фундаменте нужного учения, заодно перестраивая или разрушая всё постороннее. И получает официальное признание в качестве научной философии.
В этой своеобразной 'науке' уже максимально обезличены и философ, и человек, нуждающийся в философии. Что ж, наука – это обобщение, не так ли?
Сказка про капитана плоского плавания
Всем хорош был капитан Вим, да вот только не любил воду. Даже в ванну загнать его было трудно, а уж чтобы в море или хотя бы в реку – ого!… Пришлось бы вызывать морских или речных десантников специального назначения.
Впрочем, Вим был совершенно гражданским капитаном. Даже пушек у него на корабле не было. И плавал он не по морю (в которое, как известно, налито огромное количество воды), а по морским и даже океанским картам.
Конечно, карты плоские, но и корабль у капитана Вима был совершенно плоским, как раз для плавания по картам. Да и сам капитан был, знаете ли, достаточно плосковатым. В силу этого важного достоинства он прекрасно подходил для своего корабля и вообще для плоского плавания.
По картам, между прочим, гораздо удобнее путешествовать. Надо только хорошо знать всякие обозначения, чтобы не нарваться на непредвиденные неприятности. А этих знаний у капитана Вима было хоть отбавляй. Всё, что связано с картами, он знал лучше всех. Он ещё в детстве играл только в карты и никаких других развлечений знать не хотел. Сказать по секрету, капитан Вим приглядывался даже к лунным картам и картам звёздного неба, такие у него были великие мечты.
Но вот однажды, в самом разгаре одного из увлекательнейших путешествий капитана Вима, карту, по которой он путешествовал, вместе с его кораблём и вместе с самим капитаном Вимом, подхватил сильный порыв ветра – и понёс, понёс, пока не донёс до самого моря. Там ветер растворился в морских просторах, а карта опустилась на морскую гладь.
Постепенно карта намокла, отяжелела и стала медленно погружаться в то самое море, которое было на ней изображено. Но капитан Вим не терял времени даром.
Как только он понял, что происходит, он тут же приступил к самым решительным действиям: ведь он был настоящим капитаном. Пока они парили над морем, пока спускались, планируя, на воду, пока морская вода неторопливо пропитывала карту, капитан Вим производил аварийное переоборудование своего корабля. И когда карта, похожая на рыбу-ската, вяло шевеля своими широкими плоскими краями, стала погружаться в морскую глубину, на воде качался уже не плоский, а вполне объёмный кораблик с парусом и флагом. Капитан Вим был горд тем, что успел так удачно его переоборудовать. От гордости он напыжился – и тоже стал казаться удивительно объёмным. Но времени он не терял и уверенно направлял свой корабль к недалёкому берегу.
На берегу капитана Вима встречала восторженная толпа. Журналисты подсовывали ему свои микрофоны, телевизионщики наставляли на него свои телекамеры, а простые люди подходили к нему, чтобы просто пожать ему руку.
– Теперь, когда ваш корабль стал объёмным, вы начнёте, наверное, путешествовать по настоящим морям и океанам? – спросил его самый проворный журналист.
– Ни в коем случае, – твёрдо сказал капитан Вим. – Главное в жизни – это профессионализм. Я специалист по путешествиям на карте, этим я и буду заниматься. У меня впереди большие планы.
– Неужели вам не понравилось море? – удивлённо пискнула маленькая корреспондентка местной газеты.
– Море… – вздохнул капитан Вим. – Море – это, конечно, вещь любопытная. Только в нём слишком уж глубоко и слишком мокро. Это всё только для рыб. Не зря люди придумали для себя карты.
И он отправился снова уплощать свой корабль.
Жажда панацеи
Стремление к обобщению, которое свойственно философоведению, связано не только с преданностью логике. Оно объясняется ещё и подсознательной
