на ветвях снег глушит звук. Вот и второй голос. Псы что-то нашли.
«Вот, вот, вот!» — порывисто лают они, как бы приглашая к себе на помощь.
— Постой, не торопись, — шепчет мой спутник и, отогнув края ушанки, слушает. — Не белку облаивают, по голосу слыхать, что не белку…
Мы осторожно двигаемся на лай и скоро обнаруживаем собак под деревом, на котором они нашли дичь. Что там? Неужели куница?
Густая ель неподвижна. Ни один сучок не шевельнется на ней. Ни малейшим движением не обнаруживает себя затаившийся зверь. Мой товарищ жестом приказывает стоять на месте, а сам осторожно обходит ель стороной.
Собаки не лезут к стволу и лают на дерево на расстоянии. По их поведению видно, что запах затаившейся дичи сильный и раздражает их чутье. Нет, это не белка, на белку так бы не лаяли. До ели не более сорока шагов, и мне прекрасно видно всю гущу ее сучков, обращенную в мою сторону.
Мое ружье наготове, я стою и любуюсь азартной работой собак и всей картиной этой охоты. Мой товарищ, как тень, бесшумно двигается между деревьями, а собаки лают еще азартнее.
Вот одна из них сунулась под основание ели и, привстав на задние лапы, царапнула когтями ствол. Это ошибка в работе лайки. В следующий момент, мощно хлопая крыльями, с дерева срывается глухарь. Сыплется снег, сбитый птицей, и я вижу силуэт огромного петуха, мелькнувшего бронзовым отливом зоба.
Гремит выстрел, и глухарь, сложив крылья, камнем падает вниз, теряя в воздухе вышибленные дробью перья.
Собаки смолкли, и тишину нарушает голос моего товарища:
— Брось, брось, я вас, анафемы чертовы! — кричит лесник, отбивая птицу от насевших на нее собак.
— Это все конкуренция виновата, — говорю я ему, — с одной-то собачкой куда спокойнее охотиться.
Глухарь в этой «конкуренции» собак потерял всю красоту своего хвоста, но счастливый охотник не замечает этого и с гордостью укладывает в сумку куцую птицу. Собаки чистят носы от прилипшего к ним пуха и снова уходят в поиск. По их понятиям дичь в сумке уже перестает быть интересной.
Я с удивлением смотрю на ель, на тот сучок, где сидел глухарь, и недоумеваю: как мог я проглядеть такую «плетюху»! Видимо, глухарь сидел скрытый от меня стволом ели, и поэтому я его не заметил.
— Ты не гляди, что он велик, — говорит лесник, — он тебе не хуже рябца иной раз спрячется, не только на елке — на осине не углядишь. К стволу прижмется, шею вытянет — сучок и сучок!
Наши собаки, точно понимая цель сегодняшнего похода, все реже и реже облаивают белок. Иногда характер лая вызывает сомнение, и тогда, подойдя к отмеченному дереву, мы стучим обухом топора по стволу ели или качаем ее за нижние сучья.
— Она себя окажет, коли тут, — говорит мой товарищ, и мы попеременно осматриваем гущу дерева, стараясь увидеть затаившегося зверька.
Уже более десятка белок сложено в заплечный мешок, и вместе с глухарем они порядочно весят. Можно было бы снимать шкурки на месте охоты, но не лишне и поберечь тушки зверьков для вечерней кормежки собак; это сохранит нам запас взятого продовольствия, если придется задержаться в лесу на ночь.
— Голодный пес ладнее ходит, — поучает старый лесник, — а важней того — дух мясной у него чутье отбивает.
В глухом ельнике на берегу речки Кулзы мы наконец обнаружили размашистый след крупной куницы. Он пересекал нам путь и, затоптанный следами собак, уходил в глубь леса. Собак уже давно не видно. Мы торопливо пошли по их следам, чтобы не отстать особенно далеко в случае, если они найдут дневку куницы.
Крупные отпечатки лапок зверя, видимо, оставлены самцом куницы. В тех местах, где при поисках пищи куница ходила шагом, отпечатки ее лапок не менее следов молодой лисицы. Следы долго путают нас по валежнику, затем переходят через замерзший бочаг лесного ручья, вьются между кочек мохового болота и снова возвращаются к реке.
— Местовая куница, — говорит лесник, — ишь кружит по своим местам. Кот, должно, крупный такой, коли голодный, так поводит нас с тобой.
Пока не слышно лая собак. Мы идем следом зверя, чтобы в нужный момент быть по возможности ближе к ним. Куница — не белка, и, охотясь за ней, нельзя терять ни одной возможности для выстрела. Замешкался, прозевал — возможность эта может не повториться.
Мы уже порядочно прошли следом жирующего зверька, когда наткнулись на остатки ночного пира куницы. Полусъеденная тушка рябчика, кровь и перья на снегу свидетельствовали об удачной охоте хищника. Видимо, куница валялась в снегу и чистила свою мордочку от крови. Только сытое животное может заниматься туалетом, а, по приметам охотников, сытый зверь не уйдет далеко. Следы собак спутали картину ночной охоты, но и по тому, что осталось, можно заключить, что куница поймала рябчика на ночевке. На месте ночной охоты след куницы оборвался. Мы делаем большой круг, но, и замкнув его, не находим следа. Кругом стоит сплошной замшелый ельник, зверек поднялся на него и пошел верхом.
— Грядой пошла, — говорит мой товарищ, — теперь след ее долго не увидишь, будем придерживаться собачьего следа и слушать.
Зимнее солнце скупо освещает лес, и поэтому под пологом ельника разлит голубоватый сумрак. Идя по ветвям деревьев, куница осыпала с них снег, но оставленную осыпь затоптали собаки, и ею трудно руководствоваться. К тому же подул ветерок, и теперь уж совсем не разберешь происхождение снежных осыпей: то ли ветер сбил их, то ли лапки бегущей по веткам куницы. Руководствуясь только следом собак, мы быстро идем вперед и снова временами прислушиваемся. Слабый ветерок слегка шумит в вершинах деревьев, и один из его порывов доносит едва слышный лай собаки.
Нет сомнения, это лает Макарка. Мы бежим в направлении звука, и с каждой минутой голос собаки слышится все отчетливее. Уже слышно, как собака урчит, грызя корни дерева, и как лает Рыжик, бегая вокруг.
Рыжик значительно спокойнее своего напарника, и работают они по-разному, в соответствии со своим характером и опытом.
Подходя к собакам, мы видим следы их галопа, оставленные при преследовании зверя. Куница уже была напугана на месте свой дневки и теперь вторично остановилась, найдя подходящее, укромное место. Надо очень осторожно обнаружить его, не подшумев зверя. Всякое неловкое движение или звук напугают проворного хищника, и пойдет он махать с сучка на сучок, сбивая снежную пыль. Подчас и опытная лайка теряет нить преследования, прежде чем зверек выйдет в редколесье, где невозможно перепрыгнуть с одного дерева на другое. В таких случаях куница редко спускается на землю, боясь собаки, и затаивается на дереве. В благоприятных условиях куница может сделать очень длинный переход по вершинам деревьев.
Наконец мы подходим к собакам, и старый лесник, сразу определяя обстановку, значительно подмигивает мне. Собаки бегают вокруг сухой толстой осины и часто взлаивают, вглядываясь в ее вершину. На половине высоты дерева темнеет отверстие широкого дупла черного дятла. Должно быть, там спряталась куница и чувствует себя в безопасности.
Дупло высоко над землей, глубоко, а стенки осины толсты — не доберутся к ней собаки. Куница не видит людей, а шумливые собаки не страшны. Убежище зверя вполне надежно.
Больше знаками, чем словами, мой товарищ объясняет план дальнейших действий.
Я ловлю Макарку и сажаю его на цепочку. Пес упирается и упрямо лезет к подножию осины, но план распорядителя охоты не допускает возражений, и каждый выполняет свою роль. От этого зависит успех охоты.
С подготовленным к выстрелу ружьем я внимательно смотрю на темное отверстие дупла, из которого каждое мгновение может показаться мордочка зверя. Острый топор ходко врывается в гнилую осину, и удары его глухо отзываются в дуплистой сердцевине ствола. Осина подрубается с таким расчетом, чтобы при падении ее на землю дупло было бы обращено вверх. Случается, что даже и сваленную осину куница покидает неохотно. Всякое может случиться на охоте, и предусмотрительность тут никогда не мешает.
