превратилось в томный стон.
Он запомнит и температуру воздуха, и направление ветра, и точный оттенок серебра, которое разбросал лунный свет по траве.
Он не осмелился поцеловать ее со всей страстью. Она была еще такой невинной. Мудрой, проницательной, но невинной, и он готов был съесть свою шляпу, если она до этого целовалась более двух раз. Поэтому он подарил ей поцелуй, о котором грезят юные девушки: нежный, бережный… Легкое касание губ, чуть щекочущее трение, малейшее чуть порочное скольжение языка о язык.
И на этом все должно закончиться. Некоторые вещи джентльмен просто не мог себе позволить, каким бы волшебным ни казался момент. Поэтому с величайшей неохотой он отстранился от нее.
Но лишь на то расстояние, чтобы можно было упереться носом в ее носик.
Он улыбнулся.
Он чувствовал прилив счастья.
А затем она проговорила:
— И это все?
Он замер.
— Прошу прощения?
— Я думала, должно быть, что-то еще, произнесла она недоуменно. Скорее, даже озадаченно.
Он попытался не рассмеяться. Знал, что этого делать нельзя. У нее был такой серьезный вид, смех оскорбил бы ее до глубины души. Он крепко сжал губы, изо всех сил удерживая в себе веселые пузырьки шутливости, которая бурлила и рвалась наружу.
— Это было приятно, — сказала она, и это прозвучало так, словно она пыталась его успокоить.
Он должен был прикусить язык, иначе расхохотался бы в голос.
— Все в порядке, — сказала она, награждая его сочувственной улыбкой, какой улыбаются ребенку, не преуспевшему в играх.
Он открыл рот, чтобы назвать ее по имени, и вспомнил, что не знает его.
Он поднял руку. Точнее, палец. Это был приказ: «Прекратите! Ни слова больше».
Ее брови вопросительно поднялись.
— Есть еще кое-что, — сказал он.
Она открыла рот и начала что-то говорить.
Он приложил палец к ее губам.
— Да, есть нечто большее.
И на этот раз он поцеловал ее по-настоящему. Он взял в плен ее губы своими, он исследовал, покусывал, поглощал… Он обхватил ее руками, привлек к себе, сильно прижал, так что ощутил всем телом ее соблазнительные изгибы.
А она была аппетитной и соблазнительной. Нет, она была скорее сочной. У нее было тело женщины, округлое и теплое, с мягкими изгибами, которые молили, чтобы их гладили и сжимали. Она принадлежала к тому типу женщин, в которых мужчины себя теряют, с радостью отдавая им весь здравый смысл и рассудок.
Она относилась к тем женщинам, которых мужчина не покидает среди ночи. Она будет теплой и нежной, мягкой подушкой и одеялом одновременно.
Она была сиреной. Роскошной экзотической соблазнительницей, которая при этом оставалась абсолютно невинной. Она понятия не имела, что делает. Черт побери, она, наверное, не имела понятия, что делает он. И при этом хватило одной неопытной улыбки, крохотного вздоха, чтобы он пропал. Абсолютно.
Он ее хотел. Он хотел узнать… познать ее. Каждый дюйм ее тела. Его кровь кипела, тело пело, и если бы он не услышал в эту минуту какой-то визгливый крик со стороны дома, одному небу известно, что бы он натворил.
Она тоже напряглась, головка повернулась направо, ушко ловило звуки суматохи.
Себастьяну хватило этого, чтобы прийти в себя, если не полностью, то хотя бы слегка. Он оттолкнул ее от себя грубее, чем намеревался, и, тяжело дыша, положил руки на бедра.
— Да, это было гораздо больше, — потрясенно промолвила она.
Он посмотрел на нее сверху вниз. Волосы ее слегка растрепались и выглядели гораздо небрежнее, чем раньше. А ее губы… он и раньше считал их пухлыми и сочными, но теперь создавалось впечатление, что их укусила пчела.
Любой, кто когда-либо целовался всерьез, сразу бы понял, что она только что целовалась. Как следует. По-настоящему.
— Вам, наверное, захочется привести в порядок прическу, — сказал он и был уверен, что это, вероятно, самое глупое замечание после поцелуев, которое ему доводилось произносить. Но он никак не мог вернуть свое привычное самообладание. Красота и грация, по-видимому, требовали присутствия рассудка.
Кому бы это могло прийти в голову?
— Ох, — еле выговорила она, поднимая руки к волосам и безуспешно пытаясь их пригладить. — Мне очень жаль.
Ей не за что было извиняться, но Себастьян был так занят попытками привести свои мысли в порядок, что промолчал.
— Этого не должно было случиться, — наконец произнес он. И это было правдой. И он прекрасно это понимал. Никогда он не пускался во флирт с невинными девицами, к тому же почти на виду у переполненного людьми бального зала.
Он никогда не терял над собой контроль. Это просто было не в его характере. И потому был яростно зол на себя. Это было совершенно непривычное и потому вдвойне неприятное ощущение. Он не раз чувствовал жалость и много раз насмехался над собой, а об испытанной многократно досаде мог бы написать книгу. Но ярость?!
Ему такого ощущать не приходилось, и этого он себе никак не желал. Ни по отношению к другим, и уж точно ни по отношению к себе самому.
Если бы она его не попросила… Если бы не подняла на него свои большие бездонные глаза, не прошептала задыхающимся шепотом «Поцелуйте меня», он никогда бы этого не сделал. Это была очень слабая отговорка — он это знал, — но было некоторое утешение в том, что не он заварил эту кашу.
Некоторое, но не слишком большое. Несмотря на все свои грехи, лжецом он не был.
— Мне жаль, что я попросила вас об этом, — натянуто проговорила она.
Он почувствовал себя подонком.
— Я мог не согласиться, — отозвался он, но далеко не так великодушно, как должен был бы.
— Очевидно, я неотразима, — пробормотала она с грустной улыбкой.
Он бросил на нее пронзительный взгляд. Потому что она была в самом деле неотразима. У нее было тело богини и улыбка сирены. Даже теперь ему требовалась вся его сила воли, чтобы не схватить ее в объятия… швырнуть ее на землю… и целовать, целовать, целовать…
Он содрогнулся: Куда все это может его завести?
— Вам нужно идти, — сказала она.
Он сделал широкий жест рукой:
— После вас.
Глаза ее расширились.
— Я не пойду назад первой.
— Неужели вы думаете, что я отправлюсь туда, оставив вас одну на пустоши?
Она подбоченилась:
— Вы целовали меня, не зная моего имени.
— Вы сделали то же самое, — бросил в ответ он.
Она возмущенно ахнула, и Себастьян почувствовал непонятное удовлетворение от того, что победил в их словесной перепалке. Что тоже было весьма тревожно. Он обожал эти шутливые дуэли, но, Господи, они были для него чем-то вроде танца, а не таким никому не нужным состязанием!
Какой-то бесконечный миг они смотрели друг на друга, и Себастьян не знал, хочет ли он, чтобы она
