За столом я с некоторой завистью разглядывал Катюшу и Константина. Они сидели поодаль друг от друга, на медной витой подставке дымила широкая зеленая кастрюля с борщом, из которой торчал большой деревянный, домашней работы черпак. Но казалось, что между ними все время движется какая-то волна. И от этой волны даже колыхался пар над кастрюлей. И они были очень похожи друг на друга, будто родились от одной матери и где-нибудь при случайной встрече их можно было бы принять за брата и сестру. Оба веснушчатые, спокойные и постоянно поглядывающие друг на друга, сговаривающиеся о чем-то. И за столом крепла тишина, никто не говорил, кроме Константина, который разговаривал размеренным, хорошо поставленным голосом. И в воздухе веяло какое-то странное ощущение, словно, кроме Катюши и Константина, во всем доме никаких других существ нет, кроме, может быть, телевизора. Все остальное, и я в том числе, было просто предметами, призванными окружать, украшать и обслуживать уют, удобство и благополучие супругов. И я даже начал опасаться, как бы Катюша в конце ужина, стирая со стола, не провела в забытьи тряпкой по рукаву моего пиджака или по моей ладони.
Катерина принялась разливать борщ. Борщ ложился в тарелки густой и прозрачный, как сироп, и я чувствовал, что еще никогда в жизни по-настоящему не ел и что только теперь, тоже только по-настоящему захотел есть.
— Какое удивительное у вас имя, я еще не встречал такого, — сказал Константин, отодвинув тарелку с лисичками и посмотрев на меня.
— Это мама придумала, — сболтнул я и смутился, — очень она хотела, чтобы я в своей работе хотя бы какое-нибудь отношение имел к истории.
— А при чем же здесь ваше имя? — насторожился Константин.
— Вы знаете, Рогволод — имя древнеславянское. А маме очень было приятно это славянское звучание. Так она мне объясняла.
Все очень заинтересованно посмотрели на меня, а Костик улыбнулся. И мне даже стало жаль, что не зовут меня именем Рогволод.
— Ваша мать работала в исторической науке? — спросил Константин.
— Нет, она фининспектор. Но она очень любит историю и очень хотела, чтобы я пошел в эти изыскания, если уж ей не удалось.
— Ну и помогло вам ваше имя?
— Трудно сказать, — пожал плечами я.
— Теперь, может, выпьем настойки? — сказала Катюша и посмотрела на мужа.
— Конечно, гость обязательно должен отведать нашей настойки. У нас уж такое правило, — согласился Константин.
Катюша принялась разливать настойку из графина в крошечные рюмки. Она разливала и, наполнив рюмку, каждый раз поднимала глаза на Константина. В них держалось беспокойное желание ни на мгновение не упустить ничего, что касалось бы мужа.
— А как ваше настоящее имя? — вежливо осведомился Константин.
— Рогволод.
— Что ж, очень хорошее имя, — покровительственно сказал Константин Константинович.
— Давайте выпьем за историю, за ваши успехи, — сказал Константин и чокнулся через стол со мной. Со мной чокнулись и остальные. И звук чоканья керамических рюмок был деревянным и гулким. Настойка послужила прологом к борщу, который не обманул ожиданий.
— И кто же вы в истории? — спросил Константин.
— Я хотел стать профессором, но у меня ничего не получилось.
— Что же вам помешало?
— Наверное, я сам. Я еще очень молод. Но я обязательно им стану.
Жители этой маленькой дачки участливо насторожились, они смотрели на меня с уважением, и я почувствовал себя очень просто. Мне показалось, что я совсем дома, мне легко, уверенно дышится и без всякого усилия можно просто быть самим собою. Эти люди — Катюша, Константин Константинович, Костик — они как бы все соединены в одном этом спокойном, большом человеке, который сидит и смотрит открытым взглядом синих, почти неподвижных глаз. И он здесь главный, ему все верят, он верит всем, и, конечно, ему и этим как бы соединенным в нем людям хочется рассказывать, спрашивать их и слушаться, слушаться, как ребенок порой слушается взрослого. Наверное, он и на работе такой, и всем с ним просто, и все, конечно, смотрят на него вот таким же ничего не упускающим взглядом, как смотрит сейчас жена. Я почувствовал, что и мои глаза становятся такими же, как у Катюши, и мне не хочется упустить ни одного, его движения, чтобы продолжать оставаться спокойным и уверенным.
— Я вас задерживаю, уже поздно? — сказал я.
— Что вы, что вы! — сказала Катюша. — Я чай принесу.
Катюша составила тарелки стопкой и унесла их на кухню. Вскоре она вернулась с большим подносом чайной посуды.
— Ну а где вы работаете? — спросил Константин.
— Я работаю на историческом поприще, — сказал я.
— Это очень хорошо, — согласился Константин.
Константин Константинович притащил большой медный самовар, начищенный и сверкающий. Руки старика подрагивали от усилия, но лицо серьезно выражало торжественность, будто он представлял присутствующим нового, важного человека. Константин принял самовар и поставил его на середину стола.
— Идите к нам, у нас много работы, — сказал вдруг Константин. — Я главный зоотехник совхоза. Это тоже история. Я вас могу свободно устроить. Наш совхоз снабжает Москву. Хозяйство хорошее, сильное. Молодежи много. Есть общежитие. Есть самодеятельность, мы хотим открыть свой народный театр. Мы тоже хотим изучать историю.
— Нет, я бы просто поработал у вас в хозяйстве, — сказал я, принимая чашечку с чаем и ставя ее на блюдце.
— Ну просто будете работать, — сказал Константин.
— У нас хорошо, — подтвердила Катюша. — Я тоже работала, пока вот Костик не родился. Не пожалеете.
— Не пожалеете, — сказал Костик, устало глядя на меня.
Чувствовалось, что мальчик хочет спать.
— Он совсем засыпает, — сказал я.
— И не засыпаю, — сказал Костик.
— Нет, мне нужно идти. Большое вам спасибо, мне нужно идти. — Я встал. — Мне очень хорошо было у вас. Большое вам спасибо.
— Куда же вы пойдете? — сказала Катюша.
— Я приезжал сюда по делам к своему другу, а сейчас мне нужно торопиться в Москву, поздно уже.
— Куда пойдет? — сказал Костик и нахмурился.
— Оставайтесь у нас, сейчас действительно поздно, — сказал Константин. — У нас места много.
— У нас часто бывают гости и всегда остаются, — сказала Катюша. — А утром или поедете, или вместе с Костей пойдете в совхоз.
— Вместе пойдем в совхоз, — сказал Константин. — И все у вас устроится. Оставайтесь.
— Нет, пойду, спасибо, — сказал я, направляясь к двери.
Костик прямо за столом пронзительным и резким голосом заплакал. Я в нерешительности остановился у двери.
— Он будет плакать, — сказал Константин Константинович.
— Я буду плакать, — сказал мальчик, на мгновение прервавшись, и снова заплакал. — Мне одному спать страшно. Я боюсь.
— Он очень боится, — подтвердил Константин Константинович.
И я впервые увидел, что плачет он без слез, только лицо его багровеет.
— Оставайтесь, — сказал Константин. — Куда вам ехать!
— Но он же может спать с родителями, — сказал я Константину Константиновичу.
