– Дон хефе? – сделал он удивленное лицо. Но слишком демонстративно-наигранное. М-да, с него актер, как… Как… Как с меня гаванский папа.
– Нет, гаванский папа![2] – тут же озвучил я сравнение. – А кто ж еще? Или хочешь сказать, что ты тут меня прессуешь не по его указке? Окстись, начальник! Процессуальный кодекс не про вас писан, нарушение за нарушением, а без хефе хрен бы вы так рисковали! – Я показно усмехнулся. – Дела на меня не существует! Существует лишь продажный мудак, которому заказали прессануть меня, чтобы я сделал то, что нужно сеньору Кампосу. Только и всего. Ну, что у вас там?
Комиссар рассмеялся. Весело так, будто увидел забавного хорька, вставшего на задние лапки.
– Юноша-юноша! Если бы было действительно так! К сожалению, твое дело существует, и оно не зависит от воли дона хефе. К нашему сожалению.
– Тогда я требую адвоката, – я демонстративно развалился на стуле. – Требую, чтобы мне дали связаться с родными.
– А на имперский престол тебя не возвести?
Глаза этого слащавого урода лучились самоуверенностью и безнаказанностью. Да так сильно, что теперь я чуть не проглотил ком.
– Если дело имеет официальный ход, вы не можете просто так запереть меня и держать. – Это противозаконно, и вы за это заплатите.
– Еще как можем! – Он усмехнулся. Недобро. – Знаешь, Шимановский, сколько людей, попав в эти стены, не вернулись к обычной жизни? Все это байки: адвокаты, звонки, процессуальные процедуры… К счастью. Пока еще гвардия может себе позволить давить всяких сволочей, ни перед кем не отчитываясь. Но ты кое в чем прав: дон хефе выразил в тебе заинтересованность. И я не вижу причины, по которой тебя, без пяти минут преступника, стоит спасать от его гнева. Феликс! – воскликнул он, активировав иконку на панели рабочего стола.
Через несколько секунд в кабинет ввалился рослый плечистый детина со зверской усмешкой на лице. Пардон, роже. Мне он сразу не понравился, и это слабо сказано. Я испытал к нему отвращение, неприязнь, а за его оценивающим взглядом разглядел наклонности профессионального садиста.
– Феликс, юный сеньор не хочет сотрудничать со следствием. Ему нужно популярно объяснить, что он не прав.
Здоровяк плотоядно оскалился. Моя спина покрылась мурашками. «Плохой гвардеец». Только теперь я понял, в какую игру они играют. И что ледяная камера ночью, была всего лишь предварительной психологической обработкой к предварительной психологической обработке. Я еще не дозрел до разговора о Викторе Кампосе.
Феликс оказался штатным садистом. От него держались подальше даже ведшие меня надзиратели, не прекословили ему и не пререкались. Ну, истинный «плохой гвардеец»! Да, такие люди нужны именно здесь, в гвардии – выбивать из подследственных показания без химии и дорогих спецсредств, стоящих на вооружении небедных чекистов и еще более небедных служб безопасности кланов. В работе такого «плохого парня» срабатывает не только и не столько применяемая им физическая сила, сколько страх, который тот внушает. Достаточно трудоемкое дело, зато идеально подходит под бюджет именно этой конторы.
Я тоже проникся. В обморок не упал, разумеется, причитать и звать маму не начал, но настроение резко сменилось с отрицательного до безысходного. Или почти безысходного.
Привели меня на сей раз не в мою покрытую инеем камеру, с которой я за ночь свыкся, а в небольшое жуткого вида помещение, в центре которого к полу был прикручен металлический стул. Не электрический, проводов не заметил, но снабженный множеством захватов, фиксаторов и иных веселых приспособлений, от которых начали подкашиваться ноги. На этот стул меня и усадили, предварительно сняв браслеты, но закрепив руки сзади, за спинкой стула. После чего надзиратели удалились, оставив меня наедине с Феликсом.
– Мне сказали, ты плохо себя ведешь?.. – обратился ко мне детина. Я промолчал, комментарии были излишни. – А ты знаешь, что бывает с мальчиками, которые плохо себя ведут? Или ты не мальчик?
Он обошел меня кругом и показно удивился:
– Ах, да, ты уже не мальчик! Ты мужчина! Ну что ж, тогда и разговор с тобой будет, как с мужчиной.
В следующую секунду его кулак впечатался мне под дых. Я согнулся, насколько позволяли крепления: дыхание перехватило, нечем было даже застонать. В глазах помутнело.
Вот это силища! Признаюсь, не ожидал такого. Я занимался несколько лет, терпел всякие удары, мне попадало и от тренеров (а наши тренеры не считают необходимым как-то щадить нас на занятиях), но таких мощных не припомню. Еще бы немного – и вышиб бы дух, мать его…
– Теперь ты понимаешь, что случается у нас с плохими мальчиками?
Пудовый кулак врезался мне в скулу. Не так сильно, но хлестко и больно. И главное, обидно. Но расслабиться или огорчиться не успел – следом меня нагнал второй удар, а за ним третий. И все по лицу. Толстяк бил не сильно, в кайф, получая эстетическое удовольствие от моего бессилия. Я до боли сжал кулаки, пытаясь не завыть ненароком, а тот продолжал избиение, меняя точки приложения.
Сколько это продолжалось – не знаю, но в один момент все закончилось. Феликс, утерев руки от крови из моего разбитого носа, молча вышел, оставив меня одного. Я сцепил зубы – выть хотелось неимоверно. И на сей раз моя ярость, моя вечная спутница, НИЧЕГО не могла для меня сделать. Я был волком, яростным волком, запертым в прочную железную клетку.
Лицо пылало, тело ломило от боли; я сидел в грязной допросной камере, прикованный к стулу, и ждал продолжения своих мучений, сходя с ума от неведения и безысходности. Неплохое завершение истории! Где же эта гребанная Катарина, обещавшая защитить от Кампоса?
Феликс… Его рожу запомню до конца жизни. Я доберусь до этого сукиного сына! Все отдам, душу дьяволу продам, но он свое получит. Чего бы это мне не стоило.
Эта мысль обнадежила настолько, насколько возможно. Люди смертны, даже гвардейцы, и иногда с ними случается что-то непредвиденное. Например, несчастные случаи. Пусть инициатором работы со мной является Виктор Кампос, плевать: если я отсюда выйду, я найду способ, чтоб это «что-то» случилось непосредственно с Феликсом, хоть он всего лишь рядовой исполнитель. Он – садист, получающий удовольствие от избиения, это большая разница. Такой я вот злой и мстительный.
Но была еще одна мысль, доводившая до отчаяния. Я здесь – не первый и надо мной как следует еще не работали. Так, подкрасили лицо, чтобы знал, с кем связался и что у них развязаны руки. Серьезная работа начнется только тогда, когда мне предъявят конкретные детали своего дела, и вот тогда начнется сущий ад. Все эти байки про людей, попавших в застенки гвардии и вышедших искалеченными, или вообще не вышедших – правда. Несмотря на то, что гвардия по определению – цитадель закона и порядка.
– Итак, молодой человек, продолжим.
Слащавый голос комиссара вывел меня из состояния полудремы. А может и дремы – я слишком сильно устал и вымотался, провалился в сон моментально, как только люк за Феликсом встал на место. Хотя, какой тут сон…
Да, я все также сидел в камере, прикрученный к тому же стулу. Судя по онемению кистей, сидел достаточно долго, больше часа. Так, надо срочно начать шевелить руками, попытаться возобновить кровоток – иначе будет худо. И я старательно заработал кистями, насколько позволяли архаичные крепления.
– Сеньор, я уже давно высказал подобную мысль. Я был готов сотрудничать и без рукоприкладства, если вы заметили.
– Я не заметил, – беззаботно бросил комиссар. Сволочь! Он поставил передо мной, чуть сбоку, в углу камеры, принесенный с собой стул и раскрыл папочку складного терминала, после чего довольно прокашлялся.
– Первый вопрос. Какие взаимоотношения тебя связывают с Бенито Кампосом, сыном известного
