— Я... Вот спасибо вам, миледи! — вскричала Лаэтри. — Но... почему только вы... что вам за дело до... уличной шлюхи?
— К каждой женщине следует относиться с уважением, и ни одна женщина не должна подвергаться такому унижению, какому подвергалась ты, — сказала Химена. — Кроме того, на мой взгляд, ты скорее жертва, нежели грешница.
Химена пристально смотрела на Лаэтри — не мелькнет ли у той в глазах огонек расчетливости. Будь эта девушка испорчена и цинична, она бы сразу прикинула, сколько пользы для себя могла бы извлечь, положась на благорасположение богатой благородной дамы и что смогла бы выторговать для себя — денег или свободу. Химена ждала чего угодно, но только не того, что Лаэтри попросту бросится к ней в объятия и горько разрыдается.
— Ну что ты, деточка, не надо! — растроганно воскликнула Химена. Что ей теперь оставалось? Она ласково гладила спину девушки и пыталась ее успокоить. — Ведь не все думают, что ты одна во всем виновата. Разве виновата ты в том, что полюбила дурного мужчину, что ты отдавала ему все, чего бы он у тебя ни попросил, как поступаем все мы, когда любим? Это не твоя вина, вовсе не твоя, во всем повинен он. Он виноват в том, что соблазнил тебя не любя, чтобы потом продать, как вещь!
Самые горькие рыдания унялись, и Лаэтри нашла в себе силы отстраниться и вытереть слезы с лица подолом платья.
— Но откуда же... откуда вы знаете все это про меня?
— А ты думаешь, что ты — единственная хорошенькая девушка, с любовью которой вот так жестоко обошлись и которая прельстилась красивым лицом и медоточивыми речами какого-то мерзавца и в итоге стала его рабыней? Бедняжка! Не ты первая и вряд ли станешь последней! Это старая история, очень старая, но сердца женские так ранимы, что еще долго эту историю будут рассказывать. Ну а теперь осуши свои глазки и расскажи мне правду о том, в чем тебя обвиняют.
Химена опустилась на принесенный с собой раскладной стул, а Лаэтри указала на кучу соломы, служившей девушке постелью. В камере не было ни стула, ни даже табурета. Лаэтри опустилась на солому с такой неловкостью, что Химена задумалась о том, сколько же ей лет — шестнадцать, семнадцать? Хотелось верить, что хотя бы девятнадцать, но в этом Химена сильно сомневалась.
— Ну, скажи мне, какие из этих синяков оставил принц?
— Вот этот. — Лаэтри показала на шишку на лбу. — И еще — вот эти. — Она оттянула ворот платья и показала Химене пять лиловых отметин в том месте, где слишком сильно сдавила ее грудь грубая рука. — Есть еще, в других местах. — Она опустила глаза и зарделась от стыда. — Не будете же вы смотреть.
— Могу представить, — сочувственно проговорила Химена. — Так он бил тебя и до того, как обнаружил, что у него пропал кошель?
— О да, бил, — кивнула Лаэтри и прижала руку к груди. — А что кошель пропал, так это он понял, когда одеваться стал. Как завопит: «Воровка!» — и кулаком меня по лбу огрел. — Девушка поежилась, вспомнив жестокий удар. — Я закричала и бросилась вон из комнаты, а он поймал меня у лестницы и толкнул, и я покатилась кубарем по ступенькам, а он все орал, требовал свои деньги и воровкой меня обзывал. А потом между нами встал Паргас и уберег меня.
— Только до тех пор, пока Паргас не решил продать тебя другому садисту, — мрачно произнесла Химена. — Что ты помнишь о драке между Паргасом и принцем?
— Принц обвинил меня в воровстве. Я сказала, что не брала его денег, а Паргас сказал принцу, что если я говорю, что не брала, то это так и есть. Принц ударил Паргаса. Ежели бы сразу было ясно, кто он такой, так Паргас ни в жизнь бы ему сдачи не дал, а он-то не знал, с кем схлестнулся, и потому выхватил свои дубинки и замахнулся и принца по руке стукнул. Принц как завопит от злости и кинжалом Паргаса в левую руку уколол. Паргас дубинку из этой руки выронил и стукнул принца другой дубинкой. Тот взвыл, попятился и снова пошел на Паргаса с кинжалом, но Паргас заслонился дубинкой. Потом они еще раза три друг на дружку замахивались, но ни один, ни другой не попали, а потом принц заорал жутко так, спину выгнул и упал на пол. Мой мужчина тогда руки раскинул и меня собой закрыл, чтоб защитить. Ну а тут сержант и еще один господин из благородных стали всех спрашивать, как это вышло. А потом хозяин взвизгнул и показал на человека, что в окно выпрыгивал, и все кинулись за ним следом. Мы с моим мужчиной побежали было на кухню, чтобы через черный ход уйти, но тот благородный господин нам дорогу загородил и сказал, что мы во всем виноваты.
— Не называй Паргаса «своим мужчиной», — посоветовала девушке Химена. — Он тебе как собаке — хозяин. И не обольщайся на этот счет, деточка. Паргас тебя не любит. Он думает о тебе как о своей вещи.
Глаза Лаэтри наполнились слезами.
— Какие-то чувства у него ко мне есть!
Химена печально покачала головой:
— Им владеет всего лишь похоть и жадность до денег, которые ему может принести похоть других мужчин, которые возжаждут овладеть тобой. Сколько у него еще проституток?
— Только две, — отвечала Лаэтри, смущенно потупилась и покраснела.
— Вероятно, ты приносишь ему прибыли больше других, потому что ты — самая молодая, но это все. Ты не должна возвращаться к нему, деточка, не должна уходить к другому сутенеру, иначе твоя жизнь пройдет даром.
— Но что же мне еще делать? — Слезы снова побежали по щекам Лаэтри. — В жены меня никто не возьмет, и домой я не могу вернуться — меня там не примут! Либо я вернусь на панель, либо помру с голоду!
— Я поговорю с королевой, — пообещала Химена. — Думаю, она сумеет найти для тебя место на кухне. Придется тебе драить горшки и котлы, деточка, да сносить издевки других женщин, пока они станут доверять тебе. Готова ли ты к такой участи?
— О да! Но... А как же быть с мужчинами? Они будут думать... Будут ждать, что я...
— Если на работу тебя пожелает взять сама королева, — твердо, решительно сказала Химена, — то она позаботится о том, чтобы мужская половина прислуги не посмела посягать на тебя. Но если я все устрою, дитя, ты согласишься?
— Да, да! — вскричала Лаэтри и сжала руку Химены обеими руками. — Я буду трудиться изо всех сил ради королевы, миледи, вот увидите! Я родилась в крестьянской семье, и я привычная к тяжелому труду — и мыть, и скрести, и еду готовить, все умею! Уж лучше бы я не уходила из родного дома!
— А почему ушла? — спросила Химена.
— Потому что все парни у нас в деревне были грубияны и драчуны, а мне хотелось лучшей доли, но и в городе я лучшей доли не нашла! Нет-нет, вы не сомневайтесь, я готова трудиться от зари до зари для ее величества, миледи! Мне лишь бы с голоду не помереть, да была бы крыша над головой, и чтобы мужчины меня пальцем не трогали!
Покончив с ужином и завершив беседу, спутники стали укладываться спать. Мэт вызвался нести дозор первым. Ни сержант, ни рыцарь спорить с ним не стали и, похоже, даже порадовались такому предложению. Брок развязал мешок и вытащил из него точильный камень. Что-то блеснуло, и Мэт понял, что в глаза ему бросился какой-то серебряный предмет.
— Это у вас... серп? — изумленно спросил он. — Серебряный серп, надо же! Как-то странно — у воина серп, да к тому же серебряный!
Брок напрягся, но, завязывая мешок, сумел натянуто улыбнуться.
— И вправду, вещица забавная, милорд. Боевой трофей, можно сказать. Разогнали мы как-то шайку извращенцев. Жаль, ни одного живьем не изловили, но нескольких убили, а за остальными долго гнались. Этот серп я взял у одного из убитых.
— Извращенцы, вы сказали? — нахмурился Мэт и приготовился к тому, что будет решительно отстаивать права какого-то притесняемого меньшинства. — Что же за извращенцы такие, позвольте полюбопытствовать?
— А такие, милорд, извращенцы, которых хлебом не корми, а дай кого-нибудь принести в жертву, — мрачно ответствовал сержант Брок. — Те, которых мы разогнали, были одеты в белые балахоны. Они собирались принести в жертву какому-то своему языческому богу обнаженную девушку в ночь полнолуния, убить ее собирались. Четверо держали ее за ноги и за руки, а пятый — уж не знаю, кто он там у них, жрец
