Во всяком случае, в средние века считалось, что возврат — одно из самых трудных действий. Неожиданное свидетельство этого — заявление Людовика Святого, которое сохранил для нас Жуанвиль:
И говорил он, что дурное дело — брать чужое. «Ибо возвращать чужое так тягостно, что даже одно произнесение слова “возврат” дерет горло своими звуками “р”, словно грабли дьявола, который всегда мешает тем, кто хочет вернуть чужое добро; и это дьявол делает очень ловко, подстрекая и крупных ростовщиков и грабителей не отдавать ради Бога то, что они должны были бы вернуть другим»[33].
Церковь в XIII в. не довольствовалась тем, что обрекала ростовщика аду, она указывала на него перстом, побуждая людей презирать и осуждать его. Знаменитый проповедник начала XIII в. Жак де Витри рассказывает:
Один проповедник, желая показать всем, что ремесло ростовщика настолько позорно, что никто не смеет признаваться в занятии им, сказал в своей проповеди:
«Я хочу дать вам отпущение согласно вашей деятельности и вашему ремеслу: встаньте, кузнецы!», и они встали. Дав им отпущение грехов, он сказал: «Встаньте, скорняки!», и они встали, и далее по мере того, как он называл разных ремесленников, они вставали. Наконец он воскликнул: «Встаньте, ростовщики, чтобы получить отпущение грехов!» Ростовщиков было больше, чем представителей всех остальных ремесел, но из стыда они не признались. Под смех и насмешки они удалились, исполненные смущения.
В средневековом мире, где, как хорошо показал Мишель Пастуро, полновластно царил символ и где богатое собрание примеров порока представляли собой животные, ростовщика часто сравнивали с хищным львом, с хитрой лисой, с вороватым и прожорливым волком. Развивая эту метафору, проповедники и писатели средних веков нередко изображали ростовщика как животное, теряющее со смертью мех, потому что его мех — это богатства, которые он украл. Животным, образ которого для изображения ростовщика использовался чаще всего, был паук, и средневековые рассказчики часто применяли это сравнение, чтобы объяснить также обычай, приписываемый ростовщикам, — передавать свою низость наследникам. Вот как у Жака де Витри выглядят похороны ростовщика-паука:
Я слышал, что один рыцарь встретил группу монахов, предававших земле тело ростовщика. Он сказал им:
«Я оставлю вам труп моего паука, и пусть дьявол заберет его душу. Но я возьму себе паутину паука, то есть все его деньги». Ведь с полным правом ростовщиков сравнивают с пауками, которые извлекают из себя внутренности, чтобы ловить мух, и приносят в жертву бесу не только самих себя, но и сыновей, увлекая их в пламя алчности.
[...] То же происходит с их наследниками. Ведь воистину еще до рождения детей их обеспечивают деньгами, чтобы последние множились путем ростовщичества, и дети их рождаются волосатыми, как Исав, и уже богатыми. По смерти они оставляют деньги сыновьям, и те возобновляют войну с Богом.
Известно, что средневековая церковь, как хорошо показал Жорж Дюмезиль, делила общество на три вида людей: тех, кто молится, тех, кто сражается, тех, кто трудится. Жак де Витри добавляет четвертую категорию:
Дьявол, — говорит он, — установил четвертый вид людей: ростовщиков. Они не участвуют в человеческом труде и будут наказаны не с людьми, а с бесами. Ибо количество денег, которые они получили как процент, соответствует количеству дров, посланному в ад, чтобы их сжигать.
Иногда Бог не ждет смерти ростовщика, чтобы предать его дьяволу и аду. Проповедники рассказывали, что многие ростовщики с приближением смерти теряли дар речи и не могли исповедаться. Хуже того, многие умирали внезапной смертью, что для средневекового христианина было наихудшей смертью — ведь она не оставляла ростовщику времени исповедаться в грехах.
Доминиканец Этьен де Бурбон из монастыря доминиканцев в Лионе в середине XIII в. рассказал о другом факте, и эта история, похоже, стала широко известна и имела большой успех. Вот она:
Он прибыл в Дижон в год Господень 1240-й, когда один ростовщик хотел с великой пышностью сыграть свадьбу. Он подошел под музыку к приходской церкви Святой Девы. Он встал под портиком церкви, чтобы невеста сказала о своем согласии и брак был подтвержден по обычаю ритуальными словами, прежде чем будет увенчан мессой и другими обрядами в церкви[34]. В то время как жених и невеста, полные радости, вступали в церковь, каменный ростовщик, уносимый дьяволом в ад и изваянный на портике наверху, упал со своей мошной на голову живого ростовщика, собиравшегося жениться, поразил его и убил. Свадьба обратилась в траур, радость — в скорбь.
Это особо поразительный пример крайне активной роли, которую средневековье могло заставить играть образ, в частности статую. Искусство было поставлено на службу борьбе с дурным употреблением денег.
Об истории и смерти ростовщиков в средние века существовала целая литература в жанре
Я слышал, как один тяжело больной ростовщик не хотел ничего возвращать, однако распорядился раздать беднякам содержимое своего амбара, полного зерна. Когда слуги хотели собрать зерно, они обнаружили, что оно превратилось в змей. Узнав об этом, раскаивающийся ростовщик вернул всё и предписал, чтобы его труп бросили голым в самый клубок змей и его тело змеи пожрали бы на этом свете, дабы это не случилось с его душой на том.
Так и было сделано. Змеи пожрали его тело и оставили лишь белые кости. Некоторые добавляют, что, закончив свое дело, змеи исчезли, и на виду остались лишь белые и голые кости.
Постепенное оправдание процентного займа
Теперь я попытаюсь показать, каким образом процентный заем, основа ростовщичества, в течение XIII в. и особенно в XIV-XV вв. был понемногу при некоторых условиях реабилитирован. Эту реабилитацию объясняют желание ростовщиков остаться добрыми христианами и желание некоторой части служителей церкви спасти даже худших грешников, внеся в представления о жизни человека и общества поправки, которых, как им казалось, требуют новые явления в исторической эволюции, в первую очередь распространение денег. В обществе, отныне подчиненном применению монет, мы увидим в деле эволюцию фундаментальных ценностей, определявших жизнь человека и общества в христианском мире XIII в., где я, как мне казалось, выявил то, что назвал «низведением высших небесных ценностей на бренную землю»[35]. Первой из этих ценностей, которые были общепринятыми в течение всего XIII в., была справедливость. Но превыше нее стояла
