Средневековье и деньги. Очерк исторической антропологии

рамках, в частности, как было верно подчеркнуто в 2003 г. на «круглом столе» в Риме, Апостолическая палата сама не унифицировала применявшиеся в ней разные методы бухгалтерского учета[86]. В использовании этих новых методов францисканцы всегда отдавали приоритет принципу добровольной бедности, который был для них главным заветом. На самом деле методы бухгалтерского учета у нищенствующих орденов, если использовать выражение Жака Шиффоло, представляются нам сегодня более топорными (rustiques), чем у специалистов по торговле или налогам[87]. Эти методы в основном состояли «в регулярной проверке состояния их бедности с записью расходов на питание, одежду, долгов в соотношении с неожиданными дарами и с регулярными рентами, на которые они могли рассчитывать». В то время как с 1360 - 1380-х гг. стали применяться новые практики управления, нищенствующие ордены по-прежнему ориентировались в основном на то, что Макс Вебер назвал «экономикой спасения». Как мастерски показало, например, уже упоминавшееся исследование Кьяры Фругони о строительстве и украшении капеллы Скровеньи в Падуе, финансирование церквей и монастырей нищенствующих орденов, в XIV в. активизировавшееся, происходило в основном за счет даров pro mortuis [по смерти], отказов по завещаниям, прошений о захоронении в их церквах или на их кладбищах. Это были совсем не те мотивы, что у богатых мирян, делавших капиталовложения в строительство. Опять-таки по словам Жака Шиффоло, «великолепные церкви и богатые постройки нищенствующих орденов в конце средневековья не настолько противоречили уставам жизни этих братьев, как утверждалось, — по той простой причине, что эти строения и находящееся в них движимое имущество никогда полностью не переходили в их руки. Монастырь нищенствующего ордена не мог быть местом, присвоенным только его братьями». Доходы нищенствующих орденов во всей Европе состояли прежде всего из конституированных рент, создаваемых городскими или княжескими властями для погашения государственного долга, и, следовательно, считались обеспечением общественного блага, а не увеличением собственности братьев, равно как городских или княжеских властей. В слове pensio, которым именовались все доходы братьев, акцент делался прежде всего на простом обеспечении victum et vestitum (питанием и одеждой), что не противоречило практике бедности. К тому же, поскольку пользование рентами и чиншами или узуфрукт на них братья получали через посредство доверенных лиц, они могли утверждать, что далеки от присвоения этих благ и распоряжения ими, однако это не всегда убеждало как их критически настроенных современников, так и некоторых сегодняшних историков. Примечательно, что вынужденное обращение братьев к мирским посредникам для выполнения некоторых операций, которых не допускал обет добровольной бедности, возможно, еще больше, чем проповедь, приближало их к обычной жизни города и делало их пастырское служение в городской среде более эффективным. Несомненно, это лишь один из примеров роли денег в средние века, их воздействия на формирование обществ и социальных групп. Употребление монеты создавало связи между теми, кто ей пользовался, — связи, которых иначе, несомненно, не возникло бы, — или, во всяком случае, укрепляло их. В XIV и XV вв. обращения к францисканцам, в частности о захоронениях в их монастырях и об их молитвах за усопших, давали этому ордену почти половину доходов. Смерть обращалась в монету. Усиливавшаяся вера в чистилище также способствовала поступлению денежных даров, пусть очень небольших, которые совершались в большинстве церквей при помощи «кружки для душ чистилища». Напомню: в начале XII в. Гонорий Августодунский указал, что освященная облатка подобна монете, необходимой для спасения, и на эту метафору очевидным образом натолкнула форма облатки, а это явно показывает, что существенно важным в средние века было не то, что мы называем деньгами сегодня, а монета, широко распространенная под разными названиями, имевшая разную стоимость и разное происхождение и добившаяся признания как новое средство существования.

Идея добровольной бедности в XIV и XV вв. контрастировала с повышением оценки понятия «труд» и растущим осуждением трудоспособных нищих, что противоречило позиции нищенствующих братьев, добровольных бедняков, которые, однако, просили подаяния все реже.

Как я попытался показать в данном очерке, в сердце этой экономики спасения и ее социального функционирования были «милость, caritas и дар». Коллоквиум «Экономика и религия» также показал, что, вопреки мнению Алена Герро, средневековью было известно понятие риска и что даже нищенствующие братья включали в свою картину человеческой деятельности присутствие в ней риска при определенных условиях. Меньше меня убеждает заключительное утверждение, где историки слишком резко отделяют историю религии от истории экономики. Развитие отношений между нищенствующими орденами, в частности францисканцами, и тем, что мы сегодня называем монетной экономикой, показывает, что не нужно разделять религию и экономику и что в средние века последняя — повторю тезис Поланьи — всегда была включена в деятельность людей, над которой доминировала и которую всецело одушевляла религия. По-моему, попытка исходить из виртуального экономического мышления францисканцев была ошибкой такого замечательного историка, как Джакомо Тодескини. Конечно, наставления и поступки церкви включают указания и приемы, влияющие на то, что мы сегодня называем экономикой, но поскольку в средние века последняя не только не замечалась, но не существовала, представления и поступки францисканцев имели другое значение и совершались с другой целью. Добровольная бедность не имела экономического характера. Не думаю также, что ее можно ограничивать этикой, — это был образ мыслей и прежде всего образ действий под взором Бога в тех сферах, в которых Библия и традиции учили христиан, как себя вести, чтобы не навлечь гнев Божий и обеспечить себе место в раю. Это поведение, связанное с социальным статусом человека и его местом в христианском народе, и надо изучать, чтобы понять, могли ли такое понимание и такое использование наставлений церкви дать место для денег или последние были только одним из элементов богатства, не всегда отчетливо заметным. Я по-прежнему думаю: даже если слово «богатый» становилось все более употребительным, средневековые люди оставались привержены дихотомии раннего средневековья «сильные — бедные». Некоторые религиозные движения, особенно нищенствующие ордены, чтобы яснее показать, в какой форме и в каких словах рассматривают этот вопрос, использовали, наряду с традиционным словом «бедность», выражение «добровольная бедность». От добровольных бедных требовали не экономической позиции, а определенного образа мыслей и действий.

14. ГУМАНИЗМ, МЕЦЕНАТСТВО И ДЕНЬГИ

Мы видели, что церковь, ставшая с раннего средневековья важнейшей экономической силой Европы, довольно хорошо приспособилась к росту денежного обращения, особенно с XIII в. Мы уделили особое внимание отношениям между деньгами и нищенствующими орденами, в частности францисканцами, потому что эти монахи были начиная со своего появления в XIII в. и остались в современной историографии объектом острой полемики, посвященной роли и ценности денег. Но если нельзя не признавать различий между разными церковными средами и перемен с течением времени в позициях церкви как таковой, Святого престола в частности, монашеской среды, среды нищенствующих братьев, то в общем можно сказать, что христианство, олицетворяемое различными церковными средами, занимало более или менее сдержанную и даже враждебную позицию по отношению к деньгам. Поскольку в средние века церковь имела большую власть во всех сферах, ее подозрительное отношение к деньгам влияло не только на мыслителей, но и на повседневную жизнь мужчин и женщин минимум до XIV в. В XIV и XV вв. европейские христиане переменили свои мнения и, на взгляд некоторых историков, совершили настоящий переворот в отношении к деньгам. Если я не уверен, что в ту эпоху принципиально изменилось определение богача и что богатство было приравнено к деньгам, я не могу отрицать изменение, которое претерпело меньшинство культурной социальной элиты, появившееся в конце средневековья и называемое гуманистами. Думаю, главной исходной точкой для этого психологического и культурного перелома была перемена отношения к купцам. Очень скоро купца, поначалу фатально обреченного попасть в ад, признала и церковь — в основном за его полезность и при условии, что он будет уважать определенные ценности, в XIII в. сводившиеся к требованию справедливости. Андре Воше хорошо показал, что медленный процесс