Но Мэстон уже распахнул дверь в кабинет и пригласил Смайли войти. На нем были черный пиджак и брюки в тонкую полоску. «Кабаре открыто, просим в наше заведение», — подумал Смайли.
— Я пытался связаться с вами по телефону, вам передавали? — спросил его Мэстон.
— Да, передавали. Но я не мог говорить с вами по телефону.
— То есть? Не понимаю вас.
— Видите ли, я не верю в то, что Феннан покончил жизнь самоубийством. Я думаю, его убили. Говорить это по телефону, сами понимаете, никак нельзя.
Мэстон снял монокль и уставился на Смайли в полном изумлении, он был в том состоянии, когда, как говорится, не верят собственным ушам.
— Убили?.. Почему? — только и смог вымолвить он.
— Как известно, Феннан написал свое предсмертное письмо вчера вечером в 10.30, если мы принимаем на веру то время, что проставлено в письме. Так?
— Так, дальше?
— А дальше то, что в 7.55 вечера он позвонил на телефонную станцию и попросил разбудить его на следующее утро в 8.30.
— Как вы это узнали?
— Я был там утром как раз в тот момент, когда позвонили со станции. Я подошел к телефону, подумав, что это звонят из департамента.
— А почему вы так уверены, что звонок заказал сам Феннан?
— Я наводил справки. Оказалось, что девушка на станции хорошо знала голос Феннана. Она абсолютно уверена, что именно он сделал вчера заказ на звонок-побудку.
— Может, они были знакомы — Феннан и телефонистка?
— О, боже! Ну, разумеется, нет. Просто время от времени они обменивались любезностями по телефону.
— И каким же образом вы из этого сделали вывод о том, что Феннан был убит?
— Очень просто, я спросил об этом звонке вдову покойного…
— И что же?
— Она солгала. Миссис Феннан заявила, что сама делала заказ на телефонную станцию. Она, видите ли, утверждает, что страшно забывчива и поэтому, мол, делает иногда подобные заказы, ну вроде того, как люди завязывают на носовом платке узелок, чтобы не забыть о важном деле. Да, есть еще одна важная деталь. Как раз перед тем, как застрелиться, покойный приготовил себе чашку какао, которое никогда в жизни не пил.
Теперь Мэстон слушал молча, ни разу не перебив Смайли. Наконец он улыбнулся и встал со стула.
— Кажется, вы неправильно поняли вашу миссию, — сказал он. — Я посылал вас туда, чтобы вы выяснили причину, по которой Феннан покончил с собой, а вы возвращаетесь с заявлением, что он не кончал жизнь самоубийством. Мы ведь не полицейские, Смайли. Не так ли?
— Нет, конечно. Признаться, я иногда ума не приложу, кто же мы все-таки?
— Узнали ли вы хоть что-нибудь такое, что может повредить нам… нашему департаменту? Можете ли вы, наконец, хоть как-то объяснить, почему он застрелился? Есть ли у вас что-нибудь в подкрепление его предсмертного письма?
Смайли слегка поколебался, прежде чем ответить. «Ну вот, началось», — подумал он.
— Да, разумеется. По словам миссис Феннан, ее муж после беседы с представителем госбезопасности был чрезвычайно расстроен. «Черт бы его побрал, пусть уж слушает все, до конца». Он был до того взволнован, что не мог заснуть ночью, и она заставила его принять снотворное. Словом, и ее рассказ, и записка выдержаны в одной ключе.
Смайли помолчал с минуту, глядя перед собой и близоруко сощурясь. Вид у него при этом был довольно глупый.
— И все же я ей не верю. Феннан не мог написать эту записку. Мне трудно поверить, что у него вообще были мысли о самоубийстве. — Он повернулся к Мэстону лицом. — В этом деле полно несоответствий. Да, вот еще что, — копнул он наконец поглубже, — у меня не было возможности провести экспертизу, но анонимный донос и предсмертная записка Феннана напечатаны, по всей видимости, на одной и той же машинке. Невооруженным глазом видно, что шрифт один и тот же. Нам придется привлечь сюда полицию и дать им в руки факты.
— Факты? — взвился Мэстон. — Какие еще факты? Ну, миссис Феннан солгала вам, так ведь всем известно, что она женщина со странностями. К тому же она иностранка, еврейка в конце концов. Что там у нее в голове, не разберется никто, тут сам черт ногу сломит. Она пострадала во время войны. Ну, знаете, преследования и все такое. Наверняка приняла вас за инквизитора. Видит, вы что-то подозреваете, запаниковала, бросилась во все тяжкие, несет, что только в голову приходит. Что ж нам теперь, считать ее убийцей?
— Скажите тогда, зачем Феннан звонил на станцию и заказывал утреннюю побудку? Зачем ему нужно было варить себе на ночь какао?
— Кто же это может знать? — Мэстон почувствовал вдохновение и пошел в атаку, голос его стал проникновенно-выразительным, звучал все более уверенно и убедительно. — Если бы вас или меня, да любого из нас, Смайли, поставить на место Феннана, когда человек оказался у последней черты, когда решается на самоуничтожение, можно ли предположить, какими будут наши последние слова или действия? Вот так и Феннан. Он видит, что карьера его окончилась, буквально погублена, что жизнь потеряла всякий смысл. Вполне возможно, что в эту роковую минуту, минуту слабости и неуверенности, он просто захотел услышать человеческий голос, ощутить человеческое тепло, прежде чем свести счеты с жизнью. Экстравагантно, сентиментально? Конечно, но ведь отнюдь не невероятно для человека, настолько измученного, несчастного, что он решился лишить себя жизни.
«Вот это филиппика, просто новый Демосфен какой-то, — с грустным юмором говорил себе Смайли, — нет, здесь он Мэстону не ровня». И чем красноречивее и лицемернее становился Мэстон, тем сильнее его охватывало чувство безысходности и невозможности предпринять что-либо, чтобы противостоять этому откровенному эгоизму и беспардонности начальника. И на смену бессилию и панике пришла неконтролируемая ярость против этого претенциозного, юродствующего чинуши, лизоблюда, клоуна с седеющей шевелюрой и добропорядочной улыбкой. Лицо у Смайли покраснело, очки запотели, а в глазах закипели слезы, добавляя лишнее унижение к его позору.
Мэстон, милостиво не замечая его состояния, тем не менее продолжал:
— Вы же не можете ожидать от меня, чтобы я на основании этих ваших
Наступила продолжительная и тягостная пауза. Смайли медленно приходил в себя, оправляясь от разгрома. Вялый и равнодушный, он близоруко смотрел в одну точку, моргал и безвольно шевелил губами, его полное, покрытое морщинами лило все еще было в розовых пятнах. Это был если и не нокаут, то, во всяком случае, довольно сокрушительный удар по самолюбию и достоинству Смайли. Мэстон все ждал, когда он наконец заговорит, но толстяк явно выдохся и потерял ко всему интерес. Не взглянув даже на начальство, Смайли без единого слова поднялся со стула и вышел из комнаты. Бесполезность борьбы была для него очевидна. На сей раз обстоятельства были сильнее его. Он чувствовал, что дело было не только в Мэстоне. Он пришел на свое рабочее место и уселся за письменный стол. Механически перебрал накопившиеся бумаги. Входящих документов было немного: какие-то циркуляры по службе и личное письмо. Почерк на конверте был незнакомый. Он вскрыл конверт и прочитал письмо:
