Однажды доктора Пьера вызвали к умирающему на ферму, расположенную от нас в двадцати километрах. Вместо Султана ему пришлось оседлать Ноэля.
Чтобы добраться до Степной Долины близ Синнамари, где жил больной, надо было перебираться через заболоченный рукав реки, протекавшей по глубоким пескам. Доктор добрался до этих мест только к полудню и испытал всю ярость здешнего солнца. Ноэль, видимо тоже страдавший от жары, вздумал побарахтаться в речке. Замечтавшийся о чем-то доктор неприметно для себя выронил поводья, и лошадь, почуяв, что ею управляет новичок, спокойно улеглась прямо в мелкую воду реки. Пришлось доктору против воли искупаться вместе с Ноэлем. Он сердито подхватил поводья и натянул их, желая проучить Ноэля. Увы, конюх забыл застегнуть подбородник, и уздечка осталась в руках растерявшегося доктора, которому пришлось отведать вкус болотистых вод. Ноэль, почувствовав, что он свободен, отряхнулся, заржал и веселым галопом пустился напрямик к хорошо знакомой ему ферме. Незадачливому всаднику пришлось взять уздечку под мышку и шагать пешком. К счастью, до фермы было несколько километров, и доктор, освежившись, проделал этот путь без особых трудностей.
Я увидел доктора лишь поздно вечером. Он рассказал мне о своем приключении, посмеиваясь над собой, как и подобает настоящему мужчине.
В один из дней ко мне явились два рослых негра и принесли на сплетенных ветвях связанного двухметрового каймана. Кайман был живой. Что с ним делать? Конечно, проще всего было отравить его цианистым калием. Но тут возникло осложнение: меня интересовала только кожа животного, а доктор Пьер решил во что бы то ни стало отведать кусочек кайманьего хвоста, сообщив мне, что это настоящее лакомство. Я решил убить каймана шестью пулями, пустив по три в каждый глаз. Сказано — сделано. Но, когда я уже начал было с помощью доктора отделять голову каймана от туловища, я с ужасом убедился, что хищник еще жив. Хотя мы привязали его к дереву, он в ярости разинул пасть, и, если бы я не поберегся, он начисто отсек бы мне палец, а то и руку.
Мы оставили его на веранде в надежде, что конец уже близок. Убедившись, что он неподвижен, ссыльные снова привязали его к большой ветке, затем я и доктор Пьер вскрыли каймана, чтобы вынуть внутренности и отделить кожу от мяса. Когда эта операция была закончена, мы нимало не сомневались, что пресмыкающееся мертво, и все же у каймана еще хватило сил приподняться. Конечно, теперь он уже не мотал во все стороны головой, но нам пришлось ждать еще добрых четверть часа, пока он не переселился в мир иной.
Несомненно, эти последние судороги носили чисто рефлекторный характер.
По желанию доктора Пьера его повар приготовил к ужину якобы съедобную часть крокодила, и доктор наслаждался «лакомым блюдом». А меня чуть не стошнило от одного только запаха этого яства.
Зрелость
Нам с доктором Пьером удалось получить отпуск в одно и то же время. Я радовался, что поеду со своим другом, что увижусь с отцом, который уже возвратился во Францию.
Немало времени у меня ушло на упаковку моих энтомологических сокровищ. Получилось внушительное количество ящиков.
В Кайенне мы сели на вековечный парусник, а на Мартинике должны были перейти на пароход «Версаль».
Приехав в Фор-де-Франс и переправив багаж в свою каюту, мы решили, поскольку пароход отходил лишь на следующий день, посетить развалины Сен-Пьера, одного из красивейших городов Антильских островов, разрушенного в 1902 году извержением вулкана Мон Пеле. При этом ужасном бедствии было много жертв.
Я смотрел на развалины с глубоким волнением. Мы подобрали на память несколько вещей, в частности бутылки, любопытным образом искривившиеся под действием подземного огня.
Мы остановились в Карбе, селении, находящемся в окрестности Сен-Пьера. Извержение частично пощадило его. Нас радушно принял местный священник. Рассказав о страшном бедствии, свидетелем которого он был, он пригласил нас пообедать у него. А когда мы встали из-за стола, он велел служанке приготовить для нас две спальни. Мы запротестовали:
— К сожалению, мы не имеем возможности провести ночь под вашей кровлей, так как нынче же вечером должны сесть на пароход, на котором прибыли сюда из Фор-де-Франс.
— Но вам никак нельзя нынче сесть на этот пароход. В виде исключения он в этот рейс обогнет весь остров и будет в Карбе только завтра вечером.
Мы обомлели. Как же нам теперь добраться в Фор-де-Франс до отплытия «Версаля»? У нас нет ни лошади, ни автомобиля!
Мы побежали к берегу, надеясь нанять там пирогу. Если пойти на веслах, может быть, успеем добраться вовремя. К несчастью, хозяева лодок отказались везти нас.
— Нет, месье, нельзя, очень опасно. Опрокинется пирога, а тут акулы.
В конце концов один негр согласился, польстившись на обещанную щедрую награду. Мы поплыли, сменяя друг друга на веслах. Увы, через какой-нибудь километр пирога стала протекать, и пришлось вычерпывать воду старой кастрюлей. Скучная работа!
Три часа мы шли вдоль берега, среди бесчисленных рифов. Море, на счастье, было спокойным, зато вокруг нас ясно были видны плавники акул.
Надвигалась ночь, и мы было струхнули, как вдруг нам повезло: мы заметили дым, поднимавшийся из трубы парохода, который шел в Фор-де-Франс.
Мы повернули так, чтобы с парохода нас могли увидеть, но сигналов наших оттуда не замечали; тогда я встал, рискуя опрокинуть пирогу, и, сняв с себя белый полотняный пиджак, принялся махать им над головой, чтобы привлечь к нам внимание.
Пароход двинулся нам навстречу и дал несколько гудков в знак того, что нас увидели.
Ура! Спасенье!
В порту нас поразила картина погрузки угля. Никаких лебедок, подъемных кранов, экскаваторов. Сбоку в корпусе парохода открыли два люка, которые вели в трюмы. Оттуда спустили два широких трапа, и толпа негритянок, выстроившись гуськом, в величайшем порядке бесконечной вереницей стала двигаться по этим трапам взад и вперед. Держа на голове полную корзину угля, они входили в правый люк и выходили из левого люка с опорожненной корзиной. Все так же, вереницей, проходили они мимо команды грузчиков; каждая женщина бросала рабочему пустую корзину, а другой рабочий ставил ей на голову полную корзину.
Несчастные обитательницы Мартиники, одетые в рубище, пели какую-то монотонную, протяжную песню, всегда одну и ту же, и кто-то на бубне отбивал ритм этой песни.
Казалось, ни этой тяжкой работе, ни этой песне не будет конца...
Недолго пожив в Крозоне, где я встретился с отцом, я в октябре переселился в Париж, решив продолжать свои занятия и добиться диплома гражданского инженера. Каждое утро я ходил в Специальное училище, помещавшееся на улице Сомерар, а во второй половине дня отправлялся на практику в Аркей- Кашан.
Жил я на улице дез-Эколь. Я записался в Генеральную ассоциацию студентов; она находилась недалеко от моего дома.
В часы досуга, которые оставались у меня от занятий в училище, я ходил в музей и работал там или же рылся у себя дома в многочисленных книгах по энтомологии; я покупал их для того, чтобы поточнее разобраться в насекомых, пойманных мною в Гвиане.
Я познакомился со многими энтомологами-коллекционерами, французскими и иностранными; с ними у меня долго сохранялись прекрасные отношения.
Скажу прежде всего о господине Брабанте. Он обладал огромной коллекцией ночных бабочек Южной
