своем папе. А что я могла понимать? Он был моим первым и единственным мужчиной, я видела только цветы и внешность, как у Тарзана. Но большие и дурные деньги заставили эту мелкую тварь думать, что она — тигр, что ей все позволено. И ей было все позволено — за деньги, а не за силу. Я начала понимать, с кем имею дело, но уже родился ребенок, отец сильно болел, он продал дом, чтобы внести деньги на свадьбу — эти жирные подонки взяли с него деньги, и теперь у него не было ничего, он ютился в общежитии, мне некуда было идти — я закрывала глаза. Так крепко закрывала, что не видела, как папик моего мужа положил на меня глаз, пока он не начал хватать меня за грудь. Я хотела пожаловаться мужу, но папик пожаловался раньше, и муж избил меня за то, что я строю глазки его отцу. Он был очень храбрым, мой муж, нанюхавшись кокаину, и его брат тоже. Мой отец понял что-то, почувствовал. Он пришел и поговорил с отцом мужа. А через три дня после этого мой храбрый муж привязал меня и свою дочь к дереву. Знаешь, почему? Потому, что он нашел в комнате у моего отца фотографии, на которых я совокуплялась со своим отцом. Я не знаю, какой богом проклятый ублюдок смонтировал эти фотографии, но я найду его. И я заставлю за них расплатиться старую тварь, которая их заказала. О, если бы ты знал, как я жалею, что мой муж умер, — он отрезал голову моему отцу, на моих глазах и глазах моей дочери. Он меланхолично покачал головой, не поднимая глаз от карабина - вещи, подобные этой, были вполне обычным делом для его прежней работы, он видел их много раз и уже много лет назад приобрел к ним иммунитет, он научился принимать людей таковыми, каковы они есть, - дерьмом и разучился их ненавидеть за это.
- Я разделил обоих братьев между своими собаками, — заметил он. — По-братски.
- Ты поможешь мне отомстить? — спросила женщина.
- Конечно, помогу, — ответил он.
Глава 6
Лет сто или пятьдесят или даже пятнадцать лет назад — город бы замер от ужаса. Впрочем, возможно, что и не замер бы. Возможно, прежние времена нам кажутся добрее по той же причине, по которой в «Трех мушкетерах» мы не видим крови, а небо в детстве кажется голубее и трава зеленей. Город истерично развеселился и пришел в возбуждение, подобно олигофрену, увидевшему автомобильную аварию — в холодильнике городского рынка были найдены разделанные туши директора рынка и его жены. Собственно, директор был разделан частично — у него были вырезаны всего лишь глаза, губы, язык, нос, уши и яички. На момент обнаружения он висел с перебитыми конечностями на крюке, воткнутом под ребро, был еще жив и умер только через сутки, в больнице. Над его женой поработали тщательней — она была вспорота, как свинья, от влагалища до горла и вычищена полностью — от матки до трахеи, все детали осклизлой кучей лежали у ее, сведенных судорогой, ног. Двое отпрысков разделанной пары, подвизавшиеся на том же рынке в качестве менеджера и коммерческого директора, бесследно исчезли, ночные охранники оказались выключены «перечным газом» и ничего толком сообщить не смогли, следствие сразу и с удовольствием зашло в тупик — городок был маленький, у правоохранительных органов тоже были дети, а места под солнцем явно не хватало на всех и, поскольку у почивших не оказалось объявившихся наследников, то их имущество, составлявшее половину города, плавно перешло под опеку городских властей. Ввиду открывшихся перспектив никто не заметил исчезновения жены коммерческого директора с ребенком и не обратил внимания на смерть какого-то учителя-пенсионера, найденного с отрезанной головой — ну, отвалилась голова, подумаешь, старый уже был и, уж конечно, никто не стал разбираться, куда делось его тело, наспех зарытое на краю городского кладбища. Вяло писались бумажки в конторах у правоохранителей, вяло назначались экспертизы, неспешно бродили по домам участковые в поисках дармовой выпивки и несуществующих свидетелей — и мощно взбурлила деловая жизнь, освеженная здоровым кровопусканием, через месяц, на пригородной трассе, водитель грузовика столкнулся с автобусом, угробив одиннадцать детей, новая кровь выплеснулась на асфальт, новое вино раздуло старые бурдюки заросших шерстью сердец, жизнь покатила дальше, оставляя за собой разрытые могилы, смятые бумажки и раздавленные тела.
Здесь, в этом маленьком городишке, крохотной точке на карте, точка была поставлена — кровью. В других местах кровь растекалась морями, карта планеты пропитывалась кровью, стирающей границы, города и страны. Ну и что? Верка Сердючка появилась в новом парике, в Париже открылась выставка мехов.
Глава 7
- Хорошие ножи получаются из зубца от старых вил, — сказал он, выдергивая из горна раскаленный стержень. — Если его «отпустить», отковать, а потом не закаливать. Такая сталь, не слишком твердая и не слишком мягкая, прочна на излом, хорошо держит заточку и легко затачивается. Я это вычислил эмпирически, — он нанес первый удар.
- Фирменные ножи, наверное, лучше, — заметила Берта, отходя чуть в сторону.
- Лучше, — кивнул он, продолжая равномерно оттягивать металл.
- Если у тебя много денег, чтобы их использовать, а потом выбрасывать. Или повесить на ковер и показывать друзьям. Любой нож тупится. А фирменный можно заточить только специальной фрезой, камень его не берет. А механическое точило просто испортит клинок. А где ты возьмешь специальное оборудование — в лесу? В горах? — он снова сунул заготовку в горн. — Армейские ножи никогда не точат, незачем. А если ты частное, лесное лицо, — он усмехнулся, — или волчья морда, то ты должен сделать свой нож, по своей руке, по своим потребностям, и который можно заточить на любом камне, — он взял заготовку из огня. — Тебе нужно мачете?
- Нет.
Он пристукнул молотом.
- Тебе нужен кавказский кинжал?
- Нет.
Он пристукнул молотом.
- Тебе нужен венецианский стилет?
- Нет.
Он пристукнул молотом.
- Тебе нужен нож, который у нас традиционно называют «финским». Он не слишком большой и не слишком маленький, не слишком широкий и не слишком узкий, с прочной ручкой, которую крепят на заклепках, а не набивают на «хвостовик». У такого ножа толстый обух, который придает прочность, и тонкое лезвие, которое можно заточить, как бритву, у него нет никаких прибамбасов, вроде гарды, которая только мешает, — он положил заготовку в огонь. — Настоящий финский нож не прямой и не кривой, но слегка изогнут, что увеличивает поверхность режущей кромки, а острие у него острое, как шило и похоже на трехгранный штык — за счет толстого обуха. Его не полируют, как зеркало, чтобы не отсвечивал, и чтобы не оставалось царапин при заточке, эта штука не для фраера, это оружие и орудие на все случаи жизни.
Он взял заготовку и ударил по металлу.
- В жизни всегда так. Есть идеал, а есть практическая эмпирика. Совершенства можно достигнуть только в какой-то одной области. А если хочешь что-то универсальное, то приходится чем-то и жертвовать, — он усмехнулся. — Ты выше меня на полголовы. Когда я был пацаном, я хотел быть широкоплечим блондином двухметрового роста. Если бы я таким был — меня бы давно уже убили, на войне или в подворотне. Крупный человек — это цель, приметного человека легко вычислить. Рэмбо не выживают. Выживает тот, кто может спрятаться за любым фонарным столбом, кому не надо много пищи и воды, чтобы питать гору мускулов, и у кого есть иммунитет, не ослабленный анаболиками и ванной «джа- куззи», — он критически осмотрел почти готовый клинок и снова сунул его в огонь. — Быков забивают и фасуют в банки, а львов держат за решеткой в зоопарке. Выживает волк.
