Так же точно, как и в прошлую ночь, с поразительной пунктуальностью вернулись «хейнкели» на свою базу. Правда, трех машин недосчитывалось.
Старчак подсел к рации. Послышался характерный прерывистый писк, и он смог принять шифрованное сообщение.
— Сейчас здесь будут наши, — сказал Старчак, — так что давай!..
Борис включил красную лампочку, стараясь не думать о том, что, если хоть один из наших штурманов ошибется в расчетах, бомбы упадут за границу аэродрома, сюда, где сидит он, Борис Петров, и его командир. Но штурманы действовали безошибочно. Ярко вспыхнул желтым пламенем немецкий самолет, за ним второй… Пламя выхватывало из тьмы то один участок аэродрома, то другой. Пожар осветил летное поле: все новые и новые бомбовые удары обрушивались с темного, беззвездного неба. Зенитчики вступили в дело лишь тогда, когда наши летчики успели не только сбросить бомбы, но и обстрелять, снизившись, стоянки «хейнкелей». Над целью наши бомбардировщики находились не тридцать секунд, как предполагалось, а почти полчаса.
На другой день московские газеты сообщили: авиационная часть, которой командует т. Филиппов, уничтожила на вражеском аэродроме много боевой техники.
Особое задание было выполнено. Теперь парашютисты пробирались по лесам и болотам к линии фронта. И Петров уже не знал, что он ответит, когда его спросят, где он хочет служить — в своем старом полку или же в отряде капитана Старчака.
Петров сделал выбор. Он решил стать старчаковцем, как называли себя бойцы отряда. Как и все его товарищи, он уже был влюблен в своего командира, старался подражать его манерам и даже чуточку, едва заметно прихрамывал, как Старчак.
— Ты знаешь, — рассказывал Борису телефонист Мальшин, беззастенчиво угощаясь табаком товарища, — ты знаешь, наш капитан еще в гражданской войне участвовал.
— Врешь, он ведь совсем молодой…
— Истинная правда. Он в армии с пятнадцати лет. В комсомол вступил и в тот же день винтовку получил. В Забайкалье против барона Унгерна сражался. Тогда и ранен был в левую руку. Понаблюдай как- нибудь, обрати внимание…
— Ты, я вижу, ярый курильщик. Бери весь табак, — предложил Борис. Мальшин вытряхнул содержимое пачки себе в карман.
С берега реки доносилась негромкая песня. Капитан вышел из своей землянки, подошел к поющим, постоял, покурил, вздохнул и приказал:
— Пора спать!
Через несколько минут все в лагере стихло. Слышались лишь мерные шаги дозорных. Было тихо и на аэродроме: бомбардировщики еще не вернулись из очередного полета.
Старчак не спал. Он сидел в своей землянке, разложив карту, что-то чертил, отмерял. Зашедший на огонек комиссар Щербина шутливо заметил:
— А вас распорядок дня не касается, товарищ капитан? Смотрите, как бы не попало от дежурного.
— Понимаешь, Николай, — не отрываясь от карты, сказал Старчак, — вот что я думаю. Мы неплохо учим бойцов одиночным действиям в тылу, а тактикой в составе отделения, взвода и роты занимаемся недостаточно. А ведь комсомольцы, что к нам прибыли, хоть и рвутся в бой, подкованы в пехотном деле слабовато. Вот я и решил, пока суд да дело, провести несколько занятий. И наступательные операции изучим, и про оборону тоже не забудем.
— Ты прав, Иван Георгиевич. Возьми хоть меня. Всю жизнь, в авиации, а сейчас, можно сказать, нахожусь между небом и землей. Одним словом парашютист.
— Ты и на земле должен себя чувствовать так же уверенно, как в воздухе, серьезно заметил капитан.
— Ну что ж, тебе и карты в руки. Ты ведь пехотное училище окончил, и авиационное, и авиационно- морское. Можно, сказать — человек-амфибия.
— Выходит, так. С земли — на небо, с неба на землю. А море — это так, между прочим…
На другое же утро в отряде, в дополнение к обычным занятиям, стали проводить тактические учения. Одна рота занимала оборону на высоком берегу Угры — реки, протекающей близ Юхнова, другая — наступала. Во время занятий отрабатывали действия групп боевого охранения, разведывательных групп, учились бороться с танками. Старчак заставил свой отряд копать окопы полного профиля, оборудовать огневые точки…
Нелегко было парашютистам. Глядя на осунувшегося, похожего на галчонка Бориса Петрова, Старчак спрашивал:
— Ну, не жалеешь, что из полка ушел? Там бы после обеда мертвый час устраивал, на солнышке грелся, а здесь — ползи по-пластунски, рой землю, как крот.
— Ничего, товарищ капитан, — отвечал Петров. Он был рад, что находится среди таких славных людей, как Демин и Буров, Авдеенко и Забелин, Ефим Киволя… Все это были настоящие комсомольцы, сами избравшие нелегкую, опасную судьбу десантников, воинов, для которых бой в окружении — не исключение, а правило… И это в то время, когда самое слово «окружение» рождало у слабых духом ужас.
— У каждого человека такие друзья, каких он сам достоин, — проговорил Старчак, рассказывая о том, как с первых же дней нашел себе Петров добрых товарищей.
У Петрова и впрямь были славные друзья. Даже Мальшин, часто пристававший с грубоватыми шутками и любивший прихвастнуть, казался ему простым и хорошим парнем. Ведь этот Мальшин уже трижды побывал во вражеском тылу, участвовал в схватках с гитлеровцами. Он с боями пробился к своим, а не так, как Петров, без всяких приключений.
Среди новых знакомых Бориса был бронзоволицый степняк Улмджи Эрдеев. Его выдержанности, хладнокровию и невозмутимости Петров завидовал.
Бывало так. После занятий начинается чистка оружия. Улмджи разберет свой автомат и, чуть ли не высунув язык от усердия, протирает части, смазывает их ровным слоем масла. Смотрит, чтобы не остались следы пальцев. Мальшин незаметно подложит детали своего автомата. Улмджи, словно ничего не замечая, вычистит и смажет и их. Тогда шутник возмущенным тоном требует, чтобы ему вычистили весь автомат.
— Ты зачем испортил мне все дело? — притворно строго напускается он на Улмджи. — Чисти теперь все!
Спокойно и невозмутимо Улмджи откладывает свое вычищенное оружие и берется за автомат товарища.
Правда, бывало и так, что серьезный и строгий старшина Иван Корнеев, заметив такую сцену, в наказание заставлял Мальшина чистить автоматы всех бойцов отделения. Но Улмджи никому не доверял своего оружия.
— Нет уж, товарищ старшина, мой автомат — я сам…
Нравились Борису ветераны отряда, служившие в десантных войсках еще до войны: Андрей Гришин, Иван Бедрин, подрывник ленинградец Лиодор Корнеев, пулеметчик Хмелевский, авиатехник Николай Стариков, который, несмотря на то что носил очки, считался лучшим стрелком в отряде.
Иван Бедрин не расставался с небольшим альбомом. С удивительной быстротой делал он зарисовки. Вот Старчак, сидящий за столом в штабной землянке и разглядывающий карту. Вот Улмджи Эрдеев, широколицый, с узкими щелочками лукавых черных глаз. Вот Николай Щербина, с лицом простого шахтерского парня, каким он и был до армии… А вот портрет самого Бориса.
Взглянув на рисунок, Борис сперва не узнал себя и на вопрос Бедрина: «Похож?» — ответил уклончиво: «Пожалуй, сходство есть…»
Тогда Бедрин сказал:
— Мы с тобой в этом споре заинтересованные стороны. Пусть скажет кто-нибудь третий. Показали рисунок Эрдееву.
— Кто это? Он засмеялся:
