Непосредственными виновниками катастрофы он называет прокуратора Иудеи Альбина и сменившего его Гессия Флора. Оба правили за 7 и 6 лет, соответственно, до разрушения Храма. Вот что он пишет об Альбине:
«Не было того злодейства, которого он бы не совершил. Мало того, что он похищал общественные кассы, массу частных лиц лишил состояния и весь народ отягощал непосильными налогами, но он за выкуп возвращал свободу преступникам… которые действовали заодно с Альбином. Каждый из этих злодеев окружал себя собственной кликой, а над всеми… царил Альбин, употреблявший своих сообщников на ограбление благонамеренных граждан… Вообще никто не смел произнесть свободное слово — люди имели над собою не одного, а целую орду тиранов» (Там же, гл.14).
Флор делал то же самое, но с более открытой наглостью, словно сознательно и планомерно побуждал Иудею к мятежу. «Обогащаться за счет единичных лиц ему казалось чересчур ничтожным; целые города он разграбил, целые общины он разорил до основания, и немного не доставало для того, чтобы он провозгласил по всей стране: каждый может грабить где ему угодно с тем только условием, чтобы вместе с ним делить добычу. Целые округа обезлюдели вследствие его алчности; многие покидали свои родовые жилища и бежали в чужие провинции» (Там же).
Как видим, атмосфера в стране накануне восстания была до предела накаленной, чему способствовали силы разнородного происхождения: от оккупационных до собственно национальных. Вместе с тем, необходимо подчеркнуть, что неизбежность надвигавшейся катастрофы не была столь фатально предопределенной, как это выглядит в контексте брожения низов. В верхних сферах имелись силы, способные ее предотвратить.
Дело в том, что почти все значительные конфликты с угнетателями чаще всего доходили до императорских канцелярий и там более или менее благополучно разрешались. Альбин продержался на посту прокуратора не более года, Флор, по-моему, — не более двух лет. Богатые еврейские финансисты в Риме, высокие еврейские чиновники при дворе, еврейские цари, назначаемые императорами и порой связанные с ними узами брачных отношений своих родственников, а также просто благосклонно относившиеся к иудеям и иудаизму влиятельные римляне, как, скажем, жена императора Нерона Поппея — все они часто вступались за угнетенных и выигрывали.
Даже конфликт, связанный с требованием Гая разместить в стране его изображения, был улажен. Царю Агриппе удалось убедить его в том, что изображения несовместимы с еврейской верой. Он, правда, взбесился и приказал казнить Петрония, когда узнал, что тот не справился с заданием. Но было поздно: он пал внезапно от руки заговорщиков.
Частые кровавые стычки евреев Александрии с греками, а евреев Кесареи с сирийцами тоже не обходились без вмешательства императоров и, по большей части, разрешались в пользу евреев.
Можно привести примеры конфликтов евреев с евреями, за улаживанием которых они также шли к императорам, хотя нелепость этих внутренних схваток едва ли уступала их остроте. Например, царь Агриппа II возвел дополнительный этаж в своем замке, чтобы иметь возможность наблюдать за тем, что происходит в храме. Возмущенные священники возвели, в ответ, дополнительную стену на западной галерее храма, что возмутило, в свою очередь, Агриппу.
Ясно, что все эти вещи, отражая напряженную политическую борьбу на еврейском престоле, не могли не раздражать Рим и его чиновников, которые не упускали случая, чтобы при малейшей возможности ни пролить эту раздраженность на непокорный и шумный народ. Так что одно цеплялось за другое, пока цепочка не прервалась взрывом.
Впрочем, момент взрыва в Иудейской войне не так легко назвать, как это было при восстании Маккавеев. Ко времени появления прокуратора Флора в различных точках страны война уже, в сущности, шла.
Ожесточение Флора разгорается с особенной силой после того, как евреи пожаловались на него властителю края (сирийского) Цестию Галлу, прося «сжалиться над изнемогающей нацией и освободить ее от Флора, губителя страны». Начну чуть издалека.
Одна синагога в Кесареи стояла на земле, принадлежавшей греку. Евреи хотели выкупить у него землю, но он не только не согласился на продажу, а начал застраивать это место мастерскими, оставляя для синагоги тесный проход. Еврейская молодежь тайными вылазками начала мешать строительству. Вмешался Флор, запретив эти незаконные действия. Тогда богатые евреи подкупили его «восемью талантами для того, чтобы он своей властью приостановил дальнейшую постройку». Он пообещал, но ничего не сделал, точно «за полученные деньги продал иудеям право употреблять насилие». На следующий день, в субботу, у дверей синагоги над еврейскими обычаями надругался один из эллинов. Завязалась драка. Двенадцать влиятельных иудеев отправились к Флору с жалобой. Он приказал бросить их в темницу, чем возмутил уже и евреев Иерусалима.
Чтобы еще больше подлить масла в огонь, он взял из казны храма «семнадцать талантов под тем предлогом, что император нуждается в них». Тут уж весь народ пришел в негодование. Люди «с громкими воплями» устремились в храм, взывая к имени императора освободить их от тирании Флора, а наиболее возбужденные не преминули открыто хулить Флора. Тогда вконец разгневанный прокуратор устроил судилище на площади и, когда «первосвященники и другие высокопоставленные лица» начали просить о пощаде, ссылаясь на молодость горячих голов, дерзнувших оскорбить его, он потребовал выдачи хулителей. Не получив удовлетворения, он приказал войску разграбить «верхний рынок и убить всех, которые только попадутся им в руки».
Получив такой приказ, солдаты постарались сверх меры. «Общее число погибших в тот день вместе с женщинами и детьми… достигло около 3600. В этот же день Флор отважился и на то, чего не позволял себе ни один из его предшественников: приказал бичевать и распять даже тех евреев, которые носили почетное римское звание „всаднического сословия“» (Там же).
В добавление к этим несчастьям, подкупленный кесарийскими эллинами секретарь Нерона, Берилл, сделал так, что император признал их, а не евреев, хозяевами города.
Вот, собственно, события, послужившие непосредственным поводом к войне, ужасные последствия которой, конечно же, вряд ли с ними сопоставимы, несмотря на всю их оскорбительную для народа силу.
Последним, кто пытался удержать мятежную часть маленького народа от войны с непобедимым гигантом, был царь Агриппа II. Узнав о бесчинствах Флора, он собрал народ перед дворцом и произнес речь, направленную на усмирение страстей и содержавшую доводы, достаточные для того, чтобы понять, что сколь ни тяжелы условия жизни под Римом, война с ним — не что иное, как самоубийство.
Иосиф Флавий приводит речь царя целиком во второй книге «ИВ» (гл. 16). Ниже я процитирую отдельные выдержки из нее в сокращенной редакции. В самом начале царь сказал:
«Если б я знал, что вы все без исключения настаиваете на войне, я бы не выступил теперь перед вами, ибо всякое слово о том, что следовало бы делать, бесполезно, когда гибельное решение принято заранее единогласно. Но так как войны домогается одна лишь партия, подстрекаемая отчасти страстностью молодежи, не изведавшей еще на опыте бедствий войны, отчасти неразумной надеждой на свободу, отчасти личной корыстью и расчетом, что когда все пойдет вверх дном, они сумеют эксплуатировать слабых, то я счел своим долгом сказать, дабы люди разумные и добрые не пострадали из-за немногих безрассудных».
Далее он советует разобраться, что конкретно толкает народ на войну: «притеснения прокураторов» или мечта о свободе. Если дело в плохих прокураторах, то причем тут война со всеми римлянами. Если мечта о свободе, то «в высшей степени несвоевременно теперь гнаться за нею», да и не по силам. Напомнив о том, что более сильные и лучше нас вооруженные народы не смогли сохранить своей свободы перед могуществом Рима, он задает простой вопрос: «А вы что? Вы богаче галлов, храбрее германцев, умнее эллинов и многочисленнее всех народов на земле?»
«Что вам внушает самоуверенность восстать против римлян? — продолжает он. — Вы говорите, что
