цементировались вокруг Храма, в Храме, и необходимость защиты Храма — физическая и ритуально- духовная — была первейшей опорой, источником народных волнений да и, вообще, всех основных событий в стране.
Беззаветная преданность фарисеев ритуально-обрядовой стороне иудаизма, традиционно очень сильной, была легко понятной народу, и потому пользовалась его широкой поддержкой. Ведь обряд жертвоприношения — этот явный атавизм язычества — был, как известно, тактической уступкой Моисея ординарным массам, которые на протяжении всей послеегипетской поры, как, впрочем и во время исхода, то и дело соскальзывали с вершины веры в одного и единого Бога в ересь поклонения различным божкам и идолам.
Ставка на ритуальный иудаизм давала фарисеям очевидные преимущества. Говоря современным языком, они занимали положение господствующей партии, и полнота их власти над страной ограничивалась лишь римскими наместниками. И как это всегда случается с господствующей верхушкой, в центре и на местах, в практику будней вошли коррупция, корыстолюбие, лицемерие и прочие злоупотребления властью.
«Вы по наружности кажетесь людям праведными, — бросал им в лицо революционно настроенный Иисус, — а внутри исполнены лицемерия и беззакония» (Ев. от Матфея, 23, 28). И на этой основе предрекал полную их гибель и заодно разрушение Храма и всей страны.
Это было время (самый рубеж двух эр) правления великого царя Ирода, с легкостью богобоязненного тирана убившего трех своих сынов, жену и многочисленных родственников. Так что нетрудно представить себе, каких высот достигли при нем все вышеперечисленные пороки среди чиновников и всей правящей братии. Лицемерный разрыв между внешне строгим ритуалом веры и самой верой достиг при Ироде апогея.
Излишне, очевидно, упрекать его особо за то, что он осуществил фундаментальную, баснословно дорогую перестройку Храма в то время, когда простой люд едва сводил концы с концами, пребывал в нищете и невежестве. Это ладно. Строить себе памятники славы на костях народных — это умели все тираны, не он первый, не он последний. Но вот какая штука. Среди построек Храма было особенно святое помещение (целый флигель, наверное), где хранился ковчег и скрижали и доступ куда был воспрещен, по еврейскому закону, даже царям. Только священники могли входить туда. Но как же строить это сверхсвятое место? Рабочие строители — всего лишь простые смертные. Какой же выход находит Ирод, презрение к которому, между прочим, подогревалось еще и тем, что он не был чистокровным евреем, а принадлежал к идумеям, принявшим иудаизм лишь после покорения их Иудеей?
Он набирает несколько сотен священников, обучает их строительному ремеслу — и порядок. И Богу свечка, и черту кочерга.
Фарисеи (миряне и священники), даже те, кто не питал особых симпатий к царю, были в восторге от столь неукоснительного исполнения требований ритуальной чистоты. Завершение строительства ознаменовалось всенародным ликованием, благодарением царя и Всевышнего. Вместе с тем, восторг захватил далеко не всех. Мне помнится (сейчас не могу сказать точно), что даже среди членов Синедриона были люди, осуждавшие эту помпезную затею царя-изувера как свидетельство духовной коррупции и неслыханного святотатства.
Среди моих юношеских поползновений к творчеству была пьеса «Дьяволы забивают гвозди». Конечно, литературно слабая, но одна сцена из нее мне нравится и поныне. Комната в занебесье с одним окном и старая деревянная разваливающаяся кровать. В ней — старенький, с белой растительностью на лице и в длиной белой рубахе Бог. Вокруг кровати — группа мускулистых дьяволят с молотками в руках усердно заняты ее ремонтом. Аллегория этой сцены была для меня тогдашнего однозначной: преступно строить светлое будущее грязными руками (душами), ибо рано или поздно оно само обернется грязью и тьмой.
Костры инквизиции, беспощадное истребление ведьм, еретиков, ученых, малейшего инакомыслия подсказали позднее, что моя наивная юношеская аллегория, осуждавшая коммунизм, имеет и более широкий смысл. Сейчас мне не известен ни один участок истории, ни в одной стране мира, где бы порок и преступление не участвовали в строительстве добра и Бога.
Можно согласиться, что у молодых людей древней Иудеи было гораздо меньше исторического опыта, но допустить, что они были глупее нас, что их житейское окружение не подсказывало им тех же мыслей, вряд ли справедливо. Еврейская жизнь той поры, помимо и в дополнение к римскому господству, испытывала на себе все прелести эксплуатации и обмана со стороны своих собственных господ и господишек. На содержание одного только священнического сословия приходилось отдавать не менее десятины дохода. Торги и сделки, против которых метал громы и молнии новоявленный пророк Иисус, возомнивший себя Мессией, действительно были типичны и на территории Храма, как, впрочем, был типичен и весь набор властолюбивых страстей, проституировавших на святых словах и понятиях.
Как это происходило, нам, не забывшим еще свистопляску с коммунистическими святынями, объяснять не надо. Человек, не имевший порой на хлеб, чтобы войти в Храм, должен был для принесения жертвы купить у входа хотя бы голубя, голубку или курицу, которые поддавались затем к столу особо святых чиновников. Торговля этой малой живностью, особенно, в дни праздников, когда в Иерусалим съезжались евреи со всех концов империи, шла довольно бойко, а представление о несовместимости корысти и святости родилось, как известно, не сегодня.
Уместно напомнить также, что, согласно Торе, в храм не допускались ни калеки, ни больные. Моисеев закон строго обязывал помогать им, но так же строго налагал на них клеймо ритуально нечистых.
Как видим, почва для возникновения сектантских движений, различного рода пророков, идеалистических мечтателей и мессий была не менее плодотворной, чем для народных восстаний, освободительных войн и даже, как это ни прискорбно сознавать, — для разбойничьих банд.
Жизнь есть жизнь, и ничто человеческое человеку не чуждо.
Ну а теперь обратимся к ессеям, которые, согласно многим историкам нового времени (А. Ф. Штраус, упомянутый выше Макс Даймонт, исследователь свитков Мертвого Моря А. Дюпон-Соммер и др.), вскормили Иисуса своими идеями, своим хлебом и самим своим образом жизни.
Ессеи
Сведения об ессеях дошли до нас в трудах Иосифа Флавия, александрийского историка-еврея Филона, евангелиста Евсевия и римского историка Плиния. У разных авторов и даже у одного и того же (Флавия, например) они называются по-разному: еврейской философской школой, религиозной общиной, религиозным орденом, сектой, духовным движением и т. д. Что касается содержательного аспекта их жизни, то источники отличаются лишь степенью подробностей.
В этом очерке я буду цитировать, в основном, Флавия и его комментаторов как источник наиболее подробный и для меня, не историка, наиболее доступный.
В восьмой главе «Иудейской войны» Флавий начинает с утверждения, что ессеи — это рожденные иудеи, связанные между собой духовной любовью и избегающие чувственных наслаждений.
«Они презирают богатство, и достойна удивления у них общность имущества, ибо среди них нет ни одного, который был бы богаче другого. По существующему у них правилу, каждый присоединяющийся к секте должен уступить свое состояние общине; а потому у них нигде нельзя видеть ни крайней нужды, ни блестящего богатства… Они выбирают лиц для заведования делами общины, и каждый без различия обязан посвятить себя служению всех».
«Они не имеют своего отдельного города, а живут везде большими общинами. Приезжающие из других мест члены ордена могут располагать всем, что находится у их братьев, как своей собственностью, и к сочленам, которых они раньше никогда не видели в глаза, они входят, как к старым знакомым. Они
