себя дверь. — Вот и действуйте, Сергей Андреич…
Тот не унимался:
— Разумеется, мы задолжали… и вы думаете, что вы с Ханшиным расплатились? Чепуха-с, молодой человек, фанера-с! В социализм идут не такими шагами… уже если идти. Социализм — это человек во весь рост, это человек, уже навсегда вставший с четверенек… и только там гордо будет звучать это слово — человек! А вы элементы Лекланше изобрели, чересчур жизнерадостный вы мой товарищ академик!
Как бы махнув рукой на просроченное заседанье, Черимов властно и дружески притянул к себе учителя.
— Успокойтесь вы, добрый и взрывчатый мужик, — сказал он тихо и с такой пронзительностью, что обмякла разом в Скутаревском вся его обида. Лезете вы на рожон, замахиваетесь на меня, но я же кроткий человек, и обидеть меня легко! — И опять смеялся не выпуская плененной его руки. — Я знаю, вам больно сегодня. Но даже если и не вы, так другой двинет эту несбыточную штуку вперед.
— К черту, я никому не намерен переуступать своих прав!
«Как медленно растут в старости, и с каким страданием это сопряжено, — думал Черимов, — и то, что в молодости легко и просто, какой свирепой трагедией развертывается в старости!» Он додумывал уже вслух:
— Занятно, что, если бы мы сегодня победили окончательно, вы были бы совсем наш, но догнать нас было бы вам во сто крат труднее. Догоняйте же, Сергей Андреич, догоняйте пока…
Их разговор затянулся, и даже легкий оттенок задушевности, непривычный обоим, появился в нем. Не подозревавший в себе таких талантов, Черимов только диву на себя давался. Ханшин дважды подходил к кабинету и безуспешно дергал запертую дверь… Заодно уже, пользуясь обстоятельствами, Черимов попробовал уговорить старика выступить на заводском собранье: в текущем месяце завод перезаключал свой шефский договор с институтом. Над этой новой формой революционного сотрудничества Сергей Андреич всегда, хоть и благодушно, посмеивался.
— Лекцию им, что ли, читать? Так ведь не поймут.
— Не то, — подталкивал Черимов. — Это только предмайское общезаводское собранье ударников. И не лекция им нужна, а слово ваше, появленье ваше. Вот вы и расскажите им про семимильные шаги в социализм.
— Не умею, я подумаю… я ругаться с ними буду насчет того трансформатора! — сообразил он вдруг, высвобождая руку. — Кстати, чуть не забыл, — он сделал вид, будто не замечает, как заливает краска черимовские щеки, — Женя заявила мне вчера, что уходит. Ей предлагают койку и харч в вузовском общежитии…
— Да, я слышал, — сказал Черимов, кутаясь в облако табачного дыма.
— Ей надо прежде всего учиться. А институт дал ей слишком много нагрузок… Я не возражаю против ее ухода. Распорядитесь о моем новом секретаре!
— Хорошо, — сказал Черимов.
Глава 29
И вот через два дня она пришла к Скутаревскому проститься. Она совсем не видела его эти дни. Как когда-то в молодости, он забирался теперь на ночь в лабораторию, теперь уже не один, а с тою сплоченной группой учеников, которых собрала его увядающая слава и которые остались верными ему. В этот день, ввиду предстоящего майского праздника, занятия прекратились с полудня, и в здании института стояла запустелая тишина. Два исполинских иллюминационных транспаранта с лозунгами пятилетки зажглись на соседнем корпусе, и, когда Женя шла к Сергею Андреичу, всюду, где она проходила, на столах, стенах и приборах светился мерцающий, размноженный никелированными поверхностями и стеклом багрец. У малого высоковольтного зала, откуда пересекающимися треугольниками выступала световая кулиса, она постучала. Ей навстречу вышел тот хромой ассистент, который заместил собою Ивана Петровича. Он мельком недоброжелательно взглянул на нее и ухромал вспять.
— Мне Сергея Андреича на минутку, — вдогонку ему сказала Женя.
Тот вышел через секунду в жилете, без воротничка и с нетерпением, которое заранее обрекало на неудачу задуманный ею разговор.
— Я пришла поблагодарить. — Она смутилась его гримасы, выражавшей степень раздражения за прерванную ради пустяков работу. — Федор Андреич звонил насчет машины. Он едет сегодня…
— Отлично. Дальше!
— Все бумаги я сложила на столе в углу. Сверху два немецких письма требуют срочного ответа… это по поводу аппаратуры, которую мы заказывали.
И опять Сергей Андреич с видом учтивого терпения переступал с ноги на ногу.
— Я ни в чем не виновата перед вами. Я так хотела помочь вам…
Он топнул ногой:
— Вам непременно нужно, чтобы я подтвердил вам это?.. или вы думаете, что ничего не случилось бы, если бы новым козырем в игре не упали вы? Вы мой миф, Женя, миф, попавший в машину. Вы пришли, и вот вы уйдете!
— Но мне жалко уходить отсюда…
— Вам предоставляется право вернуться сюда через десять лет, как вернулся Черимов. Учитесь, ищите в жизни свою семерку… Меня вы не застанете, наверно, но будет кто-нибудь другой. Все благополучно. Я тороплюсь… Возьмите машину, если надо!
— Я на трамвае, у меня мало вещей…
Он ушел, оставив ее в темноте и на полуслове. Хромой пробежал мимо нее, падающий и быстрый, как гном, таща какой-то размером со свою голову стеклянный шар. Женя все стояла, потом медленно пошла, и сразу все на ее пути, чему она по-детски еще совсем недавно сообщала души и раздавала имена, теперь приобрело холодную машинную величественность. Она стала чужой здесь, она ошибалась всегда: здесь никогда не было мечтанного сада, не было и сохлых хотя бы деревьев здесь; от века тут была пустыня, и на песке ее, среди математических письмен, начертанных ветром, лежали и зрели моторы, лысые, вычурной формы колбы и какие-то механические уроды — рабы, которых пошлет на одоление природы освобожденный человек. Она шла, изредка останавливаясь и слушая эхо своих шагов; она шла, и никто не догонял ее, чтоб вернуть.
Только через полчаса Сергей Андреич заехал за братом, и похоже было на то, что время свое он планирует не по предстоящему заседанию, на котором должен был выступать, а по отходу поезда, на котором к Кунаеву уезжал Федор Андреич. С чемоданом и рюкзаком за спиной тот ждал его на тротуаре, у фонаря.
— Садись, эй, странствующий артист! — закричал Скутаревский, распахивая дверцу. — Где же твои мольберты, подрамники?..
— Кунаев дает все… он, чудак, потребовал, чтобы я ехал к нему почти голый!
Машину затирало толпой. Уже с вечера беспорядочным пока гуляньем начинался предстоящий праздник. Темной угловатой вереницей текла толпа. Алый жар струился вниз с электрических щитов; их было много, и целое багровое половодье поднималось в небе над центральной частью столицы. И не свежим воздухом, идущим от прозябающих за городом полей, ознобляло, а тем, пожалуй, волненьем, которое внушает всякая монолитно движущаяся, объединенная одним очень простым словом толпа. Было глуховато и торжественно; просунув руку, Скутаревский отстегнул оконную слюду, и смех, смешанный с задиристым треньканьем струн, стал вплетаться в почти непрерывное гуденье автомобиля.
— Сюда не хватает оркестров и красок, которые еще надо изобрести. Со временем это выльется в форму небывалого карнавала, и… это новое просвещенное язычество, идущее на землю, я благославляю, брат! — И Федор покосился на Сергея, но тот слушал внимательно. — Знаешь, я почти вижу эти гибкие, цветные ленты народа, который пляшет, веселится и поет. Май — это день обновления и свободы, это праздник роста и сева, это торжество молодости и неукротимой веры в свои силы… На одной из кунаевских стен я сделаю это шествие новой весны!
