позволяли.
– Только защитник из него никакой, – заметил Гуров.
– Так у него же машина с водителем, он же охранник, а то с Митькиными замашками по морде схлопотать – как нечего делать, вот отец и позаботился, – заметил Воронцов-старший.
– То есть Елена человек для студенческой жизни окончательно и бесповоротно потерянный, – констатировал Лев Иванович. – Но волосы осветлить они ей все-таки позволили.
– Да она от природы такая, – сказал Федор. – На фотографии не видно, но они у нее совсем белые, а на солнце серебром отливают. Красота неописуемая. Никогда и ни у кого таких волос не видел. Наши девчонки пытались в такой цвет покраситься, да не вышло. Так-то она с косой обычно ходила, но когда ее вокруг головы наподобие короны закручивала, то вид был просто царственный. У нас кавказцев полно было, так они при виде нее тут же начинали копытом бить и только что не ржали.
– Да, они блондинок любят, – хмыкнул Гуров.
– Ладно бы просто блондинок, но у нее же еще и формы такие… Рубенсовские. – Федор руками показал ее фигуру. – А косметики – ноль, и брови с ресницами – ей-богу, ну, как у коровы, длиннющие, только черные. Да и сама Ленка, что называется, кровь с молоком. Только после того, как она одному особо ретивому джигиту руку, которой он ее приобнять попытался, сжала так, что он аж присел, они на нее только издалека любовались.
– Силушка по жилушкам? – усмехнулся Лев Иванович. – Не удивлюсь, если она была чемпионкой института по всем возможным видам спорта.
– Да вы что! – рассмеялся Федор. – Зрелище было жалкое до слез.
– А руки? – напомнил Гуров.
– Мы тоже удивились, а она объяснила, что коров с детства доила, вот они такими сильными и стали. А из-за этой ее косы такая пакостная история приключилась…
– Кто-нибудь из девушек из зависти обрезал? – попытался угадать Лев.
– Да нет, – отмахнулся Федор. – Коса-то тогда почти до колен была. Девчонки, когда ее насчет цвета волос выспрашивали, так как узнали, каково такую гриву мыть, жалеть ее начали, а не завидовать. Это же мука мученическая. Нет, это не девчонки, это гад у нас один был, Гришка Одинцов.
– Отец у него мужик стоящий, директор завода и депутат областной думы… – пояснил Юрий Федорович.
– А с сыном не повезло, – закончил Гуров.
– Так поколение такое выросло, – с горечью заметил Воронцов. – Только отец с Гришкиной матерью давным-давно развелся и теперь на другой женат, двое детей у них. Сына он, конечно, в институт запихнул, но на том руки и умыл – я, мол, свое дело сделал.
– Гришка вокруг себя всякую шантрапу собрал и начал куролесить. С теми, кто за себя постоять мог, не связывался, а вот тех, кто попроще, постоянно задирал, – рассказывал Федор. – Это еще на первом курсе было. Он, паразит, в тот день клей «Момент» на лекцию принес и сел сзади Ленки. Ну и налил его так, чтобы коса к сиденью прилипла. Лекция кончилась, Ленка хочет встать, а коса не пускает. Они с Митькой тогда уже дружили и сидели рядом. Вот он вокруг нее и скакал, только что руки не заламывал, а Гришка со своими обормотами ржал как ненормальный, от хохота только что не покатывался: мол, деревенщину учить надо, к цивилизованной жизни приобщать. Ну, принесли ножницы и осторожненько так отрезали волосы от сиденья.
– Представляю себе, сколько реву было, – покачал головой Гуров.
– Да нет, Ленка нормально держалась, это больше Митька истерил. А потом, когда они в коридор вышли, Ленка к Гришке подошла и, ни слова не говоря, так ему по зубам въехала, что покатился он уже в буквальном смысле этого слова. Мы все дар речи потеряли, а она повела богатырским плечиком и просто объяснила: «Четыре брата», – и гордо удалилась в сопровождении верного Митьки. А Гришка встал и два передних зуба выплюнул. Кстати, после этого случая у него прозвище появилось – Мясорубка, между прочим, с легкой Ленкиной руки, потому что отец на нормальные зубы Гришке денег не дал, вот и пришлось ему дешевую нержавейку вставлять.
– Последствия были? – посмеиваясь, спросил Гуров.
– У Ленки? – удивился Федор. – Да какие же последствия, если Митька тут же отцу нажаловался? Хотя…
– Гришка отомстил? – догадался Лев Иванович.
– Попытался, – поправил его Федор. – Это уже в летнюю сессию было. Сдали мы все зачеты и решили после последнего это дело немного отметить. Ленка пирожков притащила, мы слабенькую кислятину купили, чтобы по-тихому в аудитории посидеть. Ну, Ленка человек совсем непьющий, да и Митька не любитель, так что они скоренько отвалили вдвоем, а мы остались. И двух минут не прошло, как слышим: из коридора шум и крики, причем это Митька орал дурным голосом. Мы выбежали, конечно, а там Гришка с компанией, обдолбанные в хлам, на Ленку навалились. Чего уж они хотели – изнасиловать или избить, – я не знаю, но отбивалась она изо всех сил. Ну, мы этих подонков раскидали, смотрим, а Митька на полу лежит, стонет и за руку держится – как потом оказалось, сломали они ему ее. А Ленка ничего, только в синяках и кофточка порванная, она больше ее жалела, говорила, что цветы на ней несколько недель вышивала и специально на последний зачет надела.
– Мне почему-то кажется, что Гришке это просто так с рук не сошло. Отчислили? – спросил Гуров.
– Это потом, но сначала мы Ленкиных братьев в деле увидели. – Федор невольно рассмеялся. – Представляете, Лев Иванович, четыре кирпича на ногах… Нет, железобетонные плиты перекрытия, – поправился он. – Причем что по форме, что по содержанию.
– То есть? – удивился Гуров.
– А выражение лица у них было такое же, – Федор постучал по стене, – железобетонно-невозмутимое. Мы после консультации из института вышли, а там среди иномарок навороченных такой неприметный грузовичок с тентом стоит. Вот оттуда они степенно и вышли. Я вам так, Лев Иванович, скажу, это была не драка, это было месилово. Отделали они Гришку с компанией как бог черепаху. А поскольку они и Митьке руку сломали, то…
– Благодарность от имени ректората им не вынесли, но с рук им это сошло, – закончил за него Гуров.
– Вот именно, – подтвердил Федор.
– Ну и где сейчас Елена? – из чистого любопытства спросил Лев.
– В нотариат подалась, – ответил Федор.
– Не без помощи Щербакова-старшего, – добавил Воронцов. – Ведь, чтобы туда устроиться, денег недостаточно, надо еще и связи неслабые иметь. Ты, Федька, найди ее да созвонись – нужно будет ее со Львом Ивановичем познакомить, а там уж пусть сами договариваются.
– Юрий Федорович, ты случайно не забыл, что я человек женатый? – обалдел Гуров.
– Так я, Лев Иванович, склерозом пока не страдаю. Только это именно Ленкина бабушка мне язву и вылечила. Травница она, – объяснил Юрий Федорович. – Только к ней запись за черт знает сколько времени, а через Елену ты к ней быстрее попадешь. А ты что подумал? Что я собираюсь тебя на время отпуска постельными принадлежностями обеспечить?
– Извини, Юр, – покаянно сказал Гуров.
– Ну, ты даешь, Лев Иванович! – Воронцов аж головой покрутил. – Неужели ты решил, что мы так подробно тебе о Елене рассказываем, потому что нам больше поговорить не о чем? Только если ты один к бабке явишься, то придется тебе к ней через месяц, а то и через два снова ехать, а если вместе с Леной, то, глядишь, в тот же день примет, ну, может, на следующий.
– А ты сам не можешь с этой травницей связаться? – спросил Гуров.
– Можешь, – кивнул Воронцов. – Только бабка с бо-о-ольшим гонором, и я для нее не авторитет. К ней на поклон о-о-очень солидные люди ездят, а она может взбрыкнуть, если что не по ней, и любого из них послать куда подальше. А они, заметь, не обижаются, а извиняются и прощенья просят.
– Милая старушка, – заметил Лев Иванович.
– Просто она себе цену знает, – веско заметил Воронцов.
– И далеко она живет? – спросил Гуров.
– Вместе с Ленкиными родителями, то есть в той же деревне, но в отдельном доме. У Задрипкиных там
