С веселой улыбкой превосходства Боб, подхватив нож на лету, сказал:
— Ребенок сумеет воспользоваться этой штучкой, настолько она проста. Ребенок сумеет открыть консервную банку меньше чем за две минуты! Надо сделать лишь так...
Когда пролетели десять минут, безвозвратно канувшие в море времени, наша банка с гусиным паштетом все еще не была открыта. И общество «Долой ругань!» устроило бы себе харакири', услышь они комментарии Боба. Я решила написать письмо торговцу, у которого Боб купил этот нож, и предупредить его: если жизнь ему дорога, пусть уйдет на некоторое время в подполье. Потому что Бобу удалось придумать четыре абсолютно разных изощренных способа отнять жизнь у этого хозяина скобяной лавки, встретившись с ним снова. Однако какого-либо способа проникнуть в консервную банку Боб так и не придумал.
— Давай сюда ребенка! — сказала я. — Это единственный выход!
—
— Ребенка, который с легкостью откроет эту банку меньше чем за две минуты!
В горле у Боба что-то захрипело, и секунду спустя банка с гусиным паштетом уже описывала широкую дугу над верхушками деревьев.
Молча ели мы цыпленка, запивая его пивом. Боб сидел грязный, с взъерошенными волосами и смотрел на Тетушку и на меня с такой любовью, словно мы были парой королевских кобр. Я даже начала сомневаться в том, что он и вправду обожает пикники на вольном воздухе.
Через час появилась аварийная машина, чтобы спасти нас. Там сидел юнец лет семнадцати, в синем комбинезоне. Прежде чем начать буксировать нашу машину, он приподнял капот двигателя. Присвистнув, он сунул туда руку.
— Пять долларов! — сказал он Бобу.
Затем влез в свою аварийную машину и уехал.
Выяснилось, что в этот момент Боб абсолютно и бесповоротно махнул рукой на камни, где играл ребенком. Он хотел как можно быстрее вернуться в цивилизованный мир. Кроме того, мы потеряли много времени, а хотели до вечера добраться в дом родителей Боба близ Вашингтона, где мы с Тетушкой должны были провести несколько дней.
Мы начали отступление. Мотор урчал ровно и приятно. Он сыграл уже свою весеннюю шутку и не собирался больше бастовать, пока не окажется снова на достаточном расстоянии от больших дорог.
Но если кому-нибудь удастся случайно обнаружить банку гусиного паштета в Соединенных Штатах Америки, будьте добры, пришлите ее мне. Я обожаю гусиную печенку! И я знаю одного маленького ребенка, которого попрошу открыть эту банку.
X
Белые деревянные виллы в колониальном стиле вдоль всей улицы. Веранда со стороны фасада. Узенькая полоска сада между домами. Где-то на заднем плане — гараж. Сколько же миллионов американцев так живут?!
Так жили и родители Боба в маленьком пригороде Вашингтона, куда мы поздно вечером наконец прибыли после долгого дневного путешествия. И необыкновенно приятная, по-домашнему уютная картина открылась перед нами, когда мы увидели, как багровое вечернее солнце освещает все эти белые виллы, утопающие в сирени и вишневом цвету. Кое-где на верандах сидели веселые молодые люди, а добрые дядюшки бродили в садах, подстригая траву на лужайках и болтая друг с другом прямо через забор. И все закричали:
— Привет, Боб!
А многие подошли к нам поздороваться, усердно заверяя, что рады нас видеть. Да, тут легко было прийти к выводу: вся их прошлая жизнь была одним сплошным ожиданием того, что мы с Тётушкой наконец-то удосужимся посетить Америку. Я почувствовала, какая это хорошая страна, от нее издалека веяло демократией.
На веранде Боба не было веселых молодых людей, зато там сидел кто-то другой. Там сидел маленький, серьезный, черный как смоль джентльмен лет шести.
— Привет, Джимми! — поздоровался с ним Боб.
И маленькое черное личико расплылось в широкой белозубой улыбке.
Мне так хотелось поболтать немного с Джимми, но я не успела, так как именно в эту минуту разразился ураган. Это был папа Боба; громадный, веселый и шумный, он ввалился на веранду, а за ним по пятам следовали сестра и брат Боба — пятнадцатилетняя Памела и четырнадцатилетний Фред. А в арьергарде — тихая дама с мягким взглядом, мама Боба. Я сразу же почувствовала, что она, в отличие от миссис Бейтс, — подлинный образец воспетой столь многими поэтами Американской Матери в лучшем смысле этого слова: она своими нежными руками нянчит детей, без устали печет яблочные пироги; она — боготворимая всеми — сердце своего дома, она — опора американской нации... Короче говоря, она та, которая заставляет редактора журнала «Readers Digest»[102] кувыркаться от восторга, а потом спешить к пишущей машинке, чтобы отбарабанить новую статью в серию «Этого человека я никогда не забуду!».
До сих пор мне не приходилось близко общаться с такими людьми. Женщины, которых я видела в Нью- Йорке и в семье Бейтсов, почти все были неугомонные, светские, элегантные, с обильным макияжем. Они производили впечатление совершенно легкомысленных и поверхностных. Да, может, они и не были абсолютно глупы, но, во всяком случае, глядя на них, я чувствовала, что возникавшие в их головах случайные мысли легко разбегаются и что этим дамам весьма полезно пребывать в компании себе подобных. Поэтому радостно было видеть, что в Америке есть и такие, как мама Боба.
После того как мы поболтали на веранде, нас пригласили войти в дом, что мы и сделали. Сначала, как обычно, попадаешь в общую комнату. Потому что эти в целом практичные люди не додумались устроить отдельную гардеробную для верхней одежды. Первое, что делаешь, войдя в американский дом, это привычно, без церемоний направляешься в спальню и швыряешь пальто или плащ на кровать. Чрезвычайно удобно, в особенности если снаружи бушует снежная буря века и большую ее часть приносишь с собой на норковой шубе.
Но сейчас, слава Богу, стояла чудеснейшая весна. Нам подали поздний обед в кухне, служащей также столовой, а потом все мы расположились в общей комнате для
Тетушка с легким подозрением посмотрела на отца Боба и начала беседу с вопроса:
— Что это за негритенок сидел на веранде?
Если она думала, что Джимми был собственным маленьким черным ягненком среди белых семейных овечек, то она ошибалась. Джимми был сыном
Памела и Фред непринужденно участвовали в беседе — по сравнению с их ровесниками в Швеции это весьма редкое исключение. Я, по крайней мере, никогда не слышала, чтобы четырнадцатилетний мальчик так подробно беседовал о политике с Тетушкой, как Фред. Должно быть, есть в американских школах нечто такое, что позволяет молодежи непринужденно выступать и осмеливаться излагать свои взгляды. Я сказала мистеру Уитни — то есть папе Боба, — что его дети (не только Боб) чрезвычайно милы, и тогда он тут же начал говорить об
