отступила и быстро ретировалась в собственное купе. А я влезла на верхнюю полку, опустила за собой занавески и, пытаясь снять свою новую американскую блузку, застегивавшуюся на спине, едва не сломала ключицу. Спальные места были достаточно просторны, но, сидя в постели, было довольно трудно раздеваться.
У Тетушки внизу царило ужасное беспокойство, и я подумала: «Ага, корсет! Ей никогда его не снять!» Немного отодвинув занавеску, я посмотрела вниз. Она вовсе не сражалась с каким-то там корсетом. Она всего-навсего занималась своей обычной вечерней гимнастикой. Тетушка не пропустит ее даже в день Страшного суда! Она надрывалась изо всех сил, пытаясь сунуть одну ногу за спину. В конце концов ей это удалось. Практическая польза такой позы показалась мне довольно сомнительной, но зрелище было живописное, тут уж ничего не скажешь.
— Спокойной ночи, милая Тетушка! — сказала я. — Не удивляйся, если этой ночью тебе приснится какой-нибудь необычайный кошмар. Подумай, в чьих объятиях ты покоишься — в объятиях «Эдгара Аллана По»!
XIV
Да, это был Юг. То была раскаленная докрасна земля Юга, которую я увидела, выглянув из окна поезда. И эти неказистые, серые, ветхие, полуразрушенные сараи — жилища, в которых ютились негры и мимо которых мы проезжали, — тоже был, Богу известно, Юг. Ни на минуту не возникало сомнения в том, где живут негры, а где белые, — это было видно на расстоянии сотни метров.
О чем ты думаешь, старая усталая негритянка, когда сидишь, раскачиваясь в кресле-качалке у себя на веранде? Я вижу тебя лишь одно краткое мгновение, когда поезд пролетает мимо, я никогда не узнаю, как ты справляешься, живя в такой беспредельной нищете. Но твой образ навсегда запечатлеется в сетчатке моих глаз. Такая, какая ты сидишь, печально глядя на опускающиеся сумерки, именно в этой позе, — ты стала для меня олицетворением всей твоей несчастной измученной расы. Я видела так много вас, точно так же сидящих на жалких верандах. Несколько беглых секунд видела я ваши темные лица при свете огня, горевшего в развалюхе, которая называется домом. Но дети на улице танцевали так весело, словно жили в самом лучшем из миров.
Поезд идет так быстро, и я никогда не узнаю, в самом ли деле ты так печальна, мой друг, какой кажешься, сидя там в кресле-качалке.
Стоял темный вечер, когда мы прибыли в Новый Орлеан. Темный теплый вечер! Какое потрясающее ощущение — очутиться внезапно в теплыни юга!
— Здесь попотеешь! — произнесла Тетушка.
Джон Хаммонд, ну тот, с мягким взглядом карих глаз, раздобыл нам такси. Мы проболтали с ним целый день, проезжая штаты Джорджия, Алабама и Миссисипи, пока Тетушка и миссис Хаммонд обменивались рецептами печенья. А сейчас, в минуты расставания, он чрезвычайно деликатно спросил, нельзя ли ему завтра позвонить нам в отель и показать нам город.
— О да, пожалуйста, — поспешно, пока Тетушка переводила дух, ответила я.
Ругала она меня уже в машине, когда мы ехали вдоль сверкающей огнями
— Сначала Боб, а теперь этот! — возмущалась она. — Что это, собственно, значит?
Я не могла удержаться, чтобы немножко ее не подразнить:
—
Когда вскоре мы ложились спать в отеле, Тетушка все еще ворчала:
— Несчастье и ничего, кроме несчастья, из всего этого не выйдет!
Миссисипи — вот то, что я желала увидеть прежде всего. И назавтра, ранним утром, подхватив Тетушку под руку, я взяла курс прямо вниз, к реке.
В реках есть нечто чарующее. Стоит лишь произнести название реки, и сразу же возникает множество ассоциаций и мысленных образов. Например, Волга. Это слово звучит так печально! Святая Русь XIX века, Россия Достоевского и Горького! Горестная песня бурлаков в холодные осенние вечера! Для меня Волга — река страданий. А Дунай! Весна в Вене перед Первой мировой войной. Император Иосиф I[147]. Мундиры, любовь, тюлевые платья, «Венский вальс»[148]. Нил, древнейшая из рек! Фараон на троне, с посохом и бичом в руках, стовратные Фивы[149], задыхающиеся в жаркой пустыне. Белые ибисы на фоне заката. И Миссисипи! Миссисипи ночью. Гекльберри Финн на своем плоту! Маленькие поселки американских колонистов. Причаливает лодка, театр на воде. Арбузы. Магнолии. Грустные голоса негров.
Нет, реки не похожи ни на что другое. А здесь Миссисипи — прямо перед моими глазами, могучая, с мутной серо-желтой, вяло текущей водой. Но только не видно Гека, одетого в лохмотья, в обтрепанных брюках и с трубкой во рту.
— Что это за мелкая речушка? — спросила моя не слишком обремененная знаниями Тетушка.
И надо же было тащить такую Тетушку через Атлантику. Достаточно было показать ей речку Эмон в Швеции.
— Разрешите представить! — сказала я. —
Было тепло. Постояв немного, без особого восторга глядя на Миссисипи и отметив, что вода там как вода, Тетушка поспешно потребовала, чтобы ее отвели обратно в отель, в наш номер, где на потолке имеется вентилятор. Строго говоря, единственное, что Тетушка видела в Новом Орлеане, — это, пожалуй, вентилятор.
Но я-то повидала гораздо больше. Вместе с моим гидом Джоном Хаммондом я кинулась очертя голову в
— У вас всегда такая жара? — спросила я своего провожатого, когда мы пробирались по теневой стороне Ройял-стрит.
Он улыбнулся, словно наивное дитя:
— Вы называете это жарой?
— Да, — сказала я. — Вспомните, что я приехала из страны, где ходят с глубоко промерзшими коленями до самого дня летнего солнцестояния.
Тогда он коротко поведал мне о том, что такое жара. Пылающая вездесущая жара, неподвижно нависающая над городом с конца мая и покидающая его жителей в состоянии выжатых лимонов где-то в октябре.
— Сегодня на редкость прохладный день, — сказал Джон.
—
Мне говорили, что в Новом Орлеане должно быть «
