Соррел чуть не улыбнулась, выслушав эту чепуху, но не улыбнулась, хотя проговорила своим обычным тоном:
— Вы правы, мне не нравится чувствовать себя такой… слабой и глупой. Но, надеюсь, я не произвожу впечатления такой… такой уж безмерно гордой и злой, чтобы отказаться от помощи, если она необходима.
— Ну конечно нет, мисс, — улыбнувшись, ответил он. — Знаете, это свойство человеческой натуры — не испытывать благодарности как раз тогда, когда она должна быть. Боюсь, я как раз грешу этим.
— Да уж, — вмешался Фитц, — это он с виду такой добродушный, а я помню, как этот парень готов был голову проломить любому, кто пытался поинтересоваться его самочувствием. Понятно, врачи привыкли, что им в голову летят разные предметы, когда они не признают его годным участвовать в ближайшей дюжине кампаний. Соррел взглянула на красивое лицо, склоненное к ней.
— Вы были в армии? — удивилась она.
— Ну да, еще совсем недавно. Только Фитц, как всегда, преувеличивает. Я лишь однажды бросил таз в доктора, да и то не без причины. Он посмел сказать мне, что из-за пустяковой раны я должен лежать в постели не меньше месяца.
Солдатское прошлое незнакомца еще больше укрепило Соррел в ее добром отношении к нему, и она неожиданно улыбнулась — в первый раз за все время.
— Да уж, доктор получил по заслугам. Кстати, кто был прав? — спросила она с любопытством.
И опять ответил Фитц:
— О, несомненно, по заслугам, потому что наш парень встал на ноги через неделю и через две возвратился в полк. Он смотрел на нее не отрываясь и с удивлением, которого Соррел не могла понять, словно он только что в первый раз увидел ее.
Ее спаситель, наверное, по этой же неведомой причине, одобрительно поглядел на нее и возразил:
— Чепуха! Он хотел отправить меня домой всего-навсего из-за дырки в плече.
— И вы пропустили бы самое интересное, — заметила она почти так же сухо, как Фитц.
Он откровенно рассмеялся.
— Совершенно верно, мисс. Я вижу, мы понимаем друг друга с полуслова.
— За исключением того, что я не объясняю своих дурных манер ничем, кроме собственного характера, — добавила она спокойно. — Мне неприятно, как вы сказали, чувствовать себя нелепой. Увы, моя… моя привычка кататься в одиночестве и раньше беспокоила тетю. Теперь же ее ничто не поколеблет в мнении, будто леса Вустершира опасны, и она навяжет на мою голову проклятого грума. Вот так-то, господа! Вы можете мне объяснить, почему в такой цивилизованной стране все ужасно обеспокоены своей безопасностью? Моя тетя больше боится ездить в шести часах от Лондона, чем я в бескрайних просторах Америки. Ужасно глупо.
Незнакомец разразился смехом, внушавшим Соррел симпатию, потому что в нем не было ни капли фальши или манерности, с которыми она постоянно сталкивалась в Лондоне. Он искренне хохотал, сотрясаясь всем телом.
— Не знаю! — признался он. — Но мне кажется, вы правы, мисс. Я сам это заметил после возвращения. Как бы то ни было, я убежден, вам не приходит в голову мысли о подстерегающих вас разбойниках или бродягах. Но, смею сказать, дома вам не привыкать встречаться лицом к лицу с индейцами, стоит только открыть дверь, поэтому-то моя бедная страна кажется вам такой смирной.
— С этим мнением я постоянно здесь встречаюсь, — сухо отозвалась Соррел. — Англичане совсем не утруждают себя стремлением что-нибудь узнать о своей бывшей колонии.
Соррел помолчала, потом спросила, не в силах скрыть холодок:
— Вы участвовали в недавней войне с Америкой, сэр?
Он улыбнулся, заметив холодок и понимая, откуда он взялся.
— Нет. К счастью, нет. Не лучшая была затея, хотя, наверное, я не должен так говорить. Однако я рад, что вы не возненавидели Англию.
Соррел смягчилась.
— Моя тетя англичанка, и моя мать тоже. Я не собираюсь обвинять одну Англию, если вы это имеете в виду, потому что война, по моему убеждению, была безрассудством с обеих сторон.
Фитц медленно ехал сзади, ведя на поводу хромающую лошадку и не особенно приближаясь к ним, за что Соррел была ему признательна, ибо могла, не стесняясь его присутствия, продолжать разговор.
— Приятно слышать, — искренне обрадовался незнакомец. — У меня много друзей, которые сражались там, и, похоже, они едины в том, что мы больше никогда не будем воевать с Америкой.
— Но все-таки революция… мятеж, как вы здесь говорите… до сих пор вызывает раздражение у некоторых англичан, с которыми я встречалась. Но, возможно, теперь, когда мы на равных, нам удастся сохранить мир.
— А вы великодушны. Могу я спросить, где вы живете в Америке?
— В Аннаполисе. Недалеко от Вашингтона, — ответила Соррел, ничего больше не объясняя.
— А-а! — понимающе протянул он. — Теперь мне все ясно, и я тем более благодарю вас, что вы не клянете всех англичан за тогдашнюю жестокость. Насколько я помню, ваша столица была почти полностью сожжена. Она не хотела говорить об этом, но все-таки добавила:
— Да. Но это случилось в ответ на то, что мы сожгли несколько городов в Канаде, — честно призналась она. — В войне — нет ничего хорошего, и я думаю, вы сами это отлично знаете, сэр.
— Да, — печально подтвердил он. — Ничего хорошего. Как я уже говорил, многие мои друзья были в Америке, и они в один голос говорят, что это была дурацкая война. В ней все было не так. Кстати, не важно, была это справедливая война за независимость или несправедливая, я всегда буду думать, что Америку и Англию объединяют общие корни и общие интересы. И нечего нам драться друг с другом.
Некоторое время они молчали, погруженные в свои мысли. Помимо воли Соррел вспомнила те страшные события в недавнем прошлом, свидетельницей которых она была. Ему, несомненно, тоже было что вспомнить. Они как будто перенеслись за миллион миль от зеленого мирного луга.
Незнакомец говорил откровенно и разумно, без намека на манерность, которую Соррел постоянно встречала в Англии, и это не могло ей не понравиться. К тому же он полностью соответствовал ее представлению о настоящем мужчине — высокий, крепкий, легко поднял ее, хотя она не была ни маленькой, ни хрупкой. Правда, его красота настораживала Соррел, но, вроде, он не денди и не ловелас. Да и улыбка у него на редкость располагающая. Соррел подумала, что такой стоит дюжины неведомых маркизов.
Улыбнувшись, он тактично сменил тему.
— А что вы думаете о моей стране? — спросил он. — Насколько я понял, вам не все нравится.
— Ну, почему? Англия — прекрасная страна, и я рада, что повидала ее, откровенно ответила Соррел. — Мне было приятно увидеть старый дом, в котором выросла моя мама. Я полюбила тетю, хотя она такая странная… Однако, боюсь, вы угадали. Я никогда не соглашусь с вашими обычаями и правилами, которые ограничивают жизнь — особенно жизнь молодой и незамужней женщины.
— Неужели они такие строгие, мисс?
— Такие. И я их почти возненавидела. Я уже обидела тетю тем, что хочу жить по-своему. Дома мне никто не мешает гулять или кататься на лошади, а здесь это невозможно. В Лондоне так много интересного, но ни тете, ни кузине не хочется ходить со мной, поэтому мне тоже пришлось сидеть дома. Правда, один раз я прошлась от Мэйфайр до собора Святого Петра и обратно, и меня никто не сопровождал. Не представляете, в каком я была восторге. Ну а тетя пришла в негодование, словно я совершила преступление. Конечно, вы можете смеяться, но, уверяю вас, это совсем не смешно. Вскоре я поняла, что моя кузина из дома ни на шаг, она даже ленточку себе не может купить без служанки или лакея. Если бы мне пришлось так жить всегда, я бы просто-напросто помешалась.
— И правда тяжело, — с сочувствием проговорил он. — Но я много пробыл на чужбине, и, если сравнить с Испанией, например, Англия гораздо демократичней. В Америке по-другому? Вы поэтому тайком взяли гнедую вашего дяди и… э… удрали сегодня?
Благодушное удивление в его голосе совсем ее не обидело, правда, она сама не понимала, как много рассказала незнакомцу. Чуть подумав, она грустно ответила:
