длилась больше, и когда черный мучитель кивком велел мастеру пыток отпустить несчастную, когда стихли ее крики, он посоветовал:
— Погляди по сторонам, и ты убедишься, что бывает боль и посильнее. — Он указал на одно из орудий пытки и пояснил:
— Это дыба. Если мы подвесим тебя на ней, ты будешь висеть до тех пор, пока твои кости не станут отрываться одна от другой. А вот это — железный сапог. В нем твоя нога будет томиться много дней, пока ты не начнешь выть от нестерпимой боли. А вот это — железная дева, а это тиски, а это...
Он рассказал ей обо всех страшных орудиях, и от одного их вида она содрогнулась, но все же продолжала протестовать:
— Я — графиня Фогель, я ничего не умею — только танцевать и кокетничать!
— А я — инквизитор Ренунцио, — представился человек в черном и снова кивнул мастеру пыток, и снова нестерпимая боль пронзила ее пальцы. Перекричав несчастную женщину, инквизитор произнес:
— Отвечай, что ты помнишь, сестра!
Сестра...
Ледора обернулась и увидела перед собой суровое лицо бейлифа, которого она прежде никогда не видела. Губы его зашевелились, и она услышала: «Сестра Ледора, я арестую тебя за подстрекательство к измене Защитнику и государству!»
— Я помню сердитого человека, который арестовал меня! — вскричала она.
— Раньше! — проговорил тот самый сердитый человек.
— Раньше... Раньше...
— Ты была сестрой милосердия! — прогремел голос инквизитора.
Да, Ледора была сестрой милосердия, она разговаривала с ранеными солдатами о правах человека и том, что люди должны принадлежать только сами себе, но откуда об этом знать графине Фогель? Наверное, это был сон.
Даже если это был страшный сон.
— Подстрекала ли ты людей к измене? — рявкнул Ренунцио.
— Ледора делала это! — крикнула графиня. — Это Ледора виновата!
— Ты и есть Ледора! Ты изменница! И ты должна понести наказание и муки!
— Я не Ледора! Я графиня...
Ренунцио хлестнул ее по губам тыльной стороной ладони.
— Ты — сестра милосердия Ледора, и ложь тебе не поможет! — Он развернулся и приказал одному из мастеров пытки:
— Снять с нее туфли!
Она почувствовала, как с нее грубо стащили туфли, и в страхе закричала. Ренунцио щелкнул пальцами, по ее ступням ударил тонкий прут. Ледора взвизгнула от боли. Она и не знала, что бывает такая боль!
— Что ты говорила солдатам?
Ледора нежно гладила лоб солдата и говорила ему: «Все люди имеют право жить, не боясь, что по приказу Защитника они могут бесследно исчезнуть среди ночи! Все люди имеют право быть свободными: решать, какая работа им по душе, на ком жениться, защищаться, если нападут на них, на их жен и детей! Все люди имеют право на выбор и могут хотя бы попытаться стать счастливыми!»
— Права! — крикнула графиня. — Я говорила им о том, что все люди рождаются, наделенные правами, и что никакое правительство не может отнять у них этих прав!
Один из палачей вздрогнул, глянул на свою жертву, взгляд его глаз под маской стал задумчивым.
— Подстрекательство! — завизжал Ренунцио. — Измена! Кто научил тебя этим мерзостям?
Он вновь щелкнул пальцами.
Прут снова стегнул по босым ступням Ледоры, иголки еще глубже вонзились под ее пальцы, и несчастная графиня Фогель, измученная и напуганная, прокричала первое, что пришло ей в голову...
Она сидела в комнате вместе с множеством других мужчин и женщин — благородными господами и дамами (а кем же еще они могли быть?), а перед ними стоял молодой человек в крестьянской одежде и говорил: «Один за другим мужчины будут уходить отсюда и занимать места магистратов и шерифов. А женщины будут стараться выйти замуж за магистратов и шерифов и исподволь прививать им идеи Нового Порядка. Те же, кому это не удастся, станут сестрами милосердия для солдат шерифов и будут осторожно рассказывать им о правах человека и самоуправлении».
— А чем будешь заниматься ты, Майлз? — спросила одна из женщин.
— Я притворюсь инспектором, — ответил молодой человек. — Буду ходить от магистрата к магистрату, рассказывать вам о наших успехах, помогать там, где в этом будет нужда, или звать подмогу из города.
— Кто подучил тебя? — прогрохотал голос Ренунцио. И снова дикая боль в ступнях и пальцах рук. Графиня прокричала:
— Майлз! Майлз подучил нас!
— Нас? — ухватился за ее последнее слово инквизитор. — Кого еще, кроме тебя? Кого еще?
— Всех господ, всех дам! Графа Лорифа, принца Парслана, великую княгиню Коленкову и...
— Она повредилась умом, бредит... — пробормотал один из палачей.
— Молчать, тупица! — прошипел Ренунцио. — Мне судить, когда она бредит, а когда — нет! Женщина, отвечай! Где этот Майлз, про которого ты говорила?
— Везде! Где угодно! — крикнула она в ответ. — Он — инспектор! Он волен быть, где пожелает!
— Инспектор?! — Ренунцио выпучил глаза, глаза его нехорошо заблестели. — Настоящий инспектор или самозванец?
— Самозванец! Мы все должны были стать самозванцами, каждый господин, каждая дама! Но это был сон, только сон!
Палач замахнулся прутом, готовясь снова ударить Ледору, но Ренунцио поднял руку и предотвратил удар.
— Еще один удар — и от нее не будет никакого толку. Оттащите ее обратно в темницу. Передохнет пару дней, отлежится, и, быть может, мы выжмем из нее еще что-нибудь.
По рядам мятежников прокатилась весть о том, что Ледору схватили. На следующую ночь куда-то непостижимым образом исчезли сразу все сестры милосердия, но солдаты в войсках Защитника говорили исключительно о воинском долге и родном доме. Майлз нарядился нищим и отправился лесом к Фиништауну. Ночью он сидел у костерка и смотрел на пламя, стараясь не думать о страхе, который как бы подбирался к нему со всех сторон из лесной тьмы, не вздрагивать при каждом треске и шорохе, не пугаться уханья совы, возни барсука в подлеске...
Удар! Майлз резко обернулся, машинально выставил руку, чтобы закрыться, и увидел двоих лесничих. Видел он их всего долю секунды, а потом страшная боль взрывом пронзила голову, и он погрузился в теплый, спасительный мрак.
Майлз очнулся с дикой головной болью. Опытный подпольщик, он лежал, не шевелясь, глаза приоткрыл самую малость — смотрел сквозь ресницы. Камень, только серый камень кругом, тусклый свет откуда-то сверху... Толстенная дверь с медными петлями, крошечный глазок на уровне роста человека...
В тюрьме Майлзу до сих пор сидеть не доводилось, но он понял, что он — в тюрьме.
Он продолжал осматривать темницу и вскоре пожалел об этом, поскольку взгляд его упал на долговязого мужчину в черном со злыми глазами, который сидел рядом с ним на низком табурете.
— Ну, ладно, ладно, я вижу, ты очнулся, — проговорил мужчина довольно-таки дружелюбно. — Открывай глаза и приступим.
Майлз лежал, не шевелясь, надеясь, что мужчина блефует.
— Я все слышу: ты дышишь по-другому, — не отставал мужчина в черном. — А я вдоволь насиделся возле изменников, так что разницу как-нибудь замечу, не сомневайся. Давай-давай, ты попусту тратишь время — мое и свое, а... — голос его звучал по-прежнему мягко, даже, пожалуй, обыденно, — ...а времени у тебя осталось, быть может, не так-то и много. Так что давай по-хорошему, открой глаза, а?
Майлз неохотно открыл глаза и порадовался, не заметив поблизости никаких орудий пытки и мерзких злодеев в черных масках.
— Голова болит ужасно, — пробормотал он.
