любви, как он считал, ведь Грегори не рассчитывал на ответное чувство. Подумайте, мадемуазель, неужели бы он охладел, получив такой подарок от судьбы?
— Похоже на то, — мрачно ответила Алуэтта.
— А он знает о вашей любви? Вы говорили ему об этом?
Прежде чем ответить, Алуэтта задумалась.
— Ну, нет… Но и без того я дала ему все доказательства моей любви. Любому мужчине этого было бы достаточно!
— Но только не заучившемуся школяру, который понятия не имеет о своей мужской ценности! — возразила Корделия.
— О, но Грегори замечательный любовник! — вспыхнула Алуэтта, но тут же смутилась:
— То есть… Я не то имею в виду…
— Не стоит, — усмехнулась Корделия, — меня вовсе не шокирует ваше признание. Да и сестринской ревностью я не страдаю. На самом деле ваши слова меня успокаивают и радуют!
Затем улыбка ее угасла.
— Я достаточно хорошо знаю брата, и не могу поверить, что он так страстно желал вашей любви и разочаровался, едва получив ее! Здесь что-то другое! Пойдемте спросим его!
Алуэтта в тревоге встрепенулась, но ее собеседница уже решительно шагала прочь.
— О нет! Не надо! — бросилась за ней девушка. — А вдруг он не желает меня больше видеть?
— Тогда лучше узнать это прямо сейчас, — Корделия была непреклонна.
— Но если он скажет это, то я не смогу больше оставаться здесь!
Корделия не верила своим глазам! Неужели это была та самая женщина, которая без малейших колебаний собиралась отбить у нее Алена, а возможно, и лишить ее жизни!
— Лучше знать самое худшее, — бросила она через плечо, направляясь к брату.
Тем временем Гвен подошла к сыну, который как раз закончил укладывать очередной блок и повернулся к ней. Он попытался выжать из себя вежливую улыбку, и материнское сердце тоскливо сжалось. Чтобы выиграть время, она оглядела тридцатифутовую стену и похвалила:
— Это поистине удивительно, сын мой!
— Не с такой замечательной помощницей, — бодро ответил Грегори, однако на лице его отразилось смятение, которое он, впрочем, тут же изгнал.
Гвен мысленно исследовала стену, убедилась в ее телепатической непроницаемости и сделала соответствующие выводы.
— Я рада за тебя, Грегори, — сказала она вполголоса. — В этом месте ты обрел истинную любовь, а также дело всей жизни. И Алуэтта, наконец-то, сможет примириться со своим прошлым.
— Ты права, — удивленно проговорил он. — Я, честно говоря, не рассматривал события в таком ключе.
— Ну так рассмотри, — посоветовала мать, а затем ласково спросила:
— Что может тревожить человека, перед которым лежат такие богатства?
— Все это так, — признал юноша, — но я сомневаюсь, что Алуэтта любит меня, ведь она ни разу не сказала это.
— Ты и так знаешь, — возразила Гвен. — И, поверь, ее любовь лишь возрастет, если ты будешь честен с ней.
— Да, но… — маска спокойствия слетела с Грегори. — Но она стала пленницей этой любви! Хороший же из меня любовник, мама, если я обрекаю свою избранницу на бессрочное заключение в этом месте, где она лишена человеческого общения и вынуждена довольствоваться лишь моим обществом!
Гвен с минуту изучала возбужденное лицо своего сына, и от сердца у нее отлегло.
— Не думаю, чтобы она в ближайшее время жаловалась на это, сын мой! А если уж она заскучает, то, будь уверен, отправится путешествовать, куда душе ее будет угодно. Поедешь ли ты с ней в этом случае?
— Конечно же! — горячо воскликнул юноша. — Но, подумай, что за радость такой доброй и любвеобильной женщине до конца своих дней быть привязанной к отшельнику-книжнику! Нет, естественно, изредка будут выпадать случаи, когда Короне понадобится наша помощь в каких-то сложных делах. Но по окончании мы снова окажемся здесь, в полном одиночестве! Как я могу при этом надеяться сохранить ее любовь?
— А ты не думаешь, сын мой, что после всех испытаний, через которые прошла твоя возлюбленная, она и сама предпочтет такое уединение с человеком, которому доверяет?
Грегори молчал, обдумывая услышанное, а мать не торопила его. Когда же, по ее мнению, пауза затянулась сверх меры, она сказала:
— А разве себя ты не обрекаешь на заточение, сын мой?
— Да, конечно, но я сам это выбрал, — возразил юноша.
— Так же, как и она.
— Что она?
В этот момент показалась размашисто шагающая Корделия, за ней спешила взволнованная Алуэтта.
— Так что она? — воинственно спросила сестра, уперши руки в бока и сверкая глазами на Грегори.
— Она была настолько глупа, что выбрала меня! — помертвев, ответил юноша.
— Глупа? — воскликнула Алуэтта.
— Теперь ты веришь? — спросила Корделия, бросив на нее быстрый взгляд и вновь воззрившись на брата.
Однако голос ее смягчился, когда она вновь обратилась к нему:
— Но в этом нет ничего глупого, братишка!
— Ты так думаешь? — покачал головой Грегори. — Ведь такой выбор подразумевает жизнь в заточении.
Подумай, ведь она выбирает изгнание, полную изоляцию и все! И это она! Женщина, которая заслуживает, чтоб ее холили и лелеяли, чтоб ею восхищались…
Алуэтта, как зачарованная, шагнула к нему.
— Так холь меня! Лелей! Восхищайся!
— Конечно! — отозвался он. — Но ты достойна большего! Ты заслуживаешь поклонения толпы, обожания Мужчин и зависти женщин!
— У меня все это было бы, если б я хотела! — сказала Алуэтта, обвивая его шею руками. — Но что мне было нужно больше всего, так это любовь и преданность единственного достойного мужчины! Я, наконец, обрела то, что искала! И если вы думаете: я откажусь от своего счастья, то вы просто глупец, сэр!
— Нет, в этом я не сомневаюсь, — Грегори на глазах оттаивал от близости любимой девушки. — Но все же, одиночество..
— Уединение, — поправила Алуэтта. — Которое я приветствую! О, возможно, через год-два или три мне захочется снова оказаться среди людей, разве вы откажетесь тогда сопровождать меня?
— С огромной радостью! — возбужденно воскликнул юноша.
— Тогда из-за чего же вы терзаетесь, любовь моя?
При этом слове «любовь» Грегори окаменел. Но ненадолго, потому что девушка прильнула к нему в страстном поцелуе.
Мать с дочерью обменялись понимающими взглядами и заулыбались.
Когда молодые люди, наконец, оторвались друг от друга, Грегори едва выдохнул:
— Но из-за меня вам придется распроститься со своей свободой!
— Какие пустяки! — отмахнулась девушка. — В конце концов, если исполняется мое единственное желание — остаться с вами наедине, это ли не свобода, о которой вы говорите?
— Как вы можете быть свободны делать что-то, не делая этого? — задумчиво сказал юноша.
— А разве не об этом самом говорил какой-то мудрец? — засмеялась Алуэтта.
— Нет, — возразила Корделия. — Это был поэт, рассказывающий о мудреце!
Она повернулась к брату:
— А может, ты таким образом оплакиваешь свою собственную свободу?
